Зависть как повод для нежности

Время шло, бутылка пустела, красноречие художника нарастало. Он был философом вдобавок ко всему…

– Знаешь, что такое эмиграция? – раскачивался Маркин на стуле, подливая себе и Гале. Настроен он был решительно. – Это зона. А на зоне статус определяется силой, властью и сроком отсидки. И по этому кодексу ты – новобранец, салага. А салагу имеют все кому не лень. Может, потом тебе повезет больше, чем остальным, ты замуж выскочишь, разбогатеешь, бизнес свой раскрутишь. Но сегодня ты нуждаешься в своих и будешь делать все, что свои тебе велят. Сегодня у тебя нет ничего, чем ты могла бы удивить мир, детка. Даже если у тебя мультиоргазмия и грудь пятого размера.

– Третьего, – подсказала Галя.

– Ага… Извини, – художник лукаво покосился в сторону. Решил себя не выдавать, но все сканировал боковым зрением.

– Ничего.

– Ты эти фантазии насчет равенства брось. Нет никакого равенства в принципе. Его и не может быть. Все люди разные. И дело не в цвете кожи. Дело в разных возможностях. Тот, у кого их больше, тот и сверху.

– Ну сверху, значит, сверху, – согласилась Галя.

– У тебя нет пока ничего, кроме твоей психофизики и молодости.Но это не преимущества, это – слабые места. Ты – прекрасный кандидат для дедовщины. Любой молодой человек рассчитывает на то, что его выберут звездой, командиром, ахнут оттого, что он осчастливил собой этот мир. А все, чем он интересен миру, – это своим телом, молодостью и красотой. Попытки игнорировать этот запрос вызывают агрессию, – почти зловеще предупредил Маркин.

– Буду иметь в виду.

– Ум и образование – удел немолодых и некрасивых. Вот это и есть справедливость, когда всем, в общем, поровну благ достается. И за это равенство колхозное здесь глотку перегрызут.

Галина не без лукавства слушала, как Алексей путался в показаниях. Он не пугал ее своими заявлениями, предупреждениями и оценками. Наверное, на его глазах вершилось много несчастных судеб, и он имел право на все эти обобщения. Трогала искренность. Когда мужчина говорит жестко и прямо, это подкупает. И не из страха перед его эмигрантским опытом, и не потому, что он вынес ей приговор, а в благодарность за честность, она обняла его, когда он, ни на что не рассчитывая уже, пошел показать ей свою последнюю работу, заброшенную полгода назад. От неожиданности он даже отпрянул, замер, дав ей самой убедиться в том, что она этого хочет, а потом как-то мощно и со знанием дела уложил ее под себя на старый продавленный диван.

И уснул – резко, будто потерял сознание.

* * *

– Это хорошо, что ты сопротивляешься. Сопротивление – это шанс, – очнулся он через полчаса, когда Галя уже заварила чай в старом щербатом чайничке и сидела, расслабившись, в продавленном кресле из семидесятых. – А от меня беги. Мне нечего тебе дать. Я весь высох. Пожух. Сыплюсь. Держался, пока жена была рядом. Она долго верила, лет двенадцать от меня чего-то ждала. Я чувствовал, что она ждет, напряженно, трепетно, как олениха в лесу, прислушивается, дрожит от страха, прядет ушами. А потом как с цепи сорвалась. Все, говорит, домой. Там хоть родные, а тут только ты, и то – давно стал чужим.Забрала детей и улетела. А через пару месяцев стала присылать деньги. Молча, без предупреждений и записок. Думал, она дачу продала, мы ее купили на гонорары от моих картин. А потом узнаю от знакомых, что она организует выставки в Центральном доме художника, ездит в Италию, во Францию. Отвозит что-то галеристам, что-то привозит домой. Раскрутилась, детей в хорошую школу отдала. Я за нее рад. Но самое интересное, что она не предложила взять мои картины в Москву. Я было решил отказаться от ее помощи, гордость взыграла, но тогда мне придется и самому вернуться в Россию, а на это у меня еще большая гордость нашлась. Вернуться из эмиграции можно только победителем. А не нищим и состарившимся.

– Но она же смогла.

–  У женщин нет гордости. Вас дети оправдывают за все, на всю оставшуюся жизнь. Как война оправдывает за все ветеранов.Мужчине нечем крыть.

– А как же независимость мужская? Когда плевать, что думают другие?

– Это не независимость. Это поза. И позу эту можно принимать, только когда у тебя козыри на руках. Блефуй, как тебе захочется. А когда нечем крыть, блеф усугубляет положение. Так что я молча терплю подачки от своей жены. И в благодарность за это изменяю ей.

– Но…