Завхоз Вселенной

— Мужики, горло бы промочить, — попросил он.

— Сумка у тебя в ногах.

Игорёк нащупал сумку и добыл из неё банку пива.

— А вы?

— Успеем.

Игорёк сделал несколько жадных торопливых глотков.

Уже учился он в музчаге, и бегали они всей компанией пить пиво в соседнее заведение под названием «Яма». Там вдоль стен тянулись столы-полки, так что приходилось сидеть лицом к стене, искарябанной похабными надписями, среди которых были перлы и его авторства. Игорёк гордился двумя своими автографами: «Лучше перебздеть, чем недобздеть», и «Талант можно пропить, гениальность — никогда!» Они же все были гении! И все девушки были их. И все деньги были их, и сами плыли в руки. Отлабал на свадьбе — получай, Моцарт, свой полтинник. Сказка!

На четвёртом курсе зачем-то женился. Через полгода зачем-то развёлся. Развёлся, вздохнул облегчённо и решил больше не искушать судьбу женитьбой. Воля — она дороже. Долго старался поддерживать приятельские отношения с бывшей супружницей, можно сказать, из кожи лез. «Мы же цивилизованные люди», — думал он, и ему казалось, что остальные тоже думают так и одобряют. Как выяснилось — не все.

Положила на него глаз подруга бывшей «половинки». Хорошая вроде бы девочка. В каком-то министерстве бумажки перекладывала и поэтому считала, что всё про жизнь знает. Как-то раз спросила: «А чего ты за своей бывшей бегаешь?» «Ну, мы же цивилизованные люди», — ответил Игорёк и тут же получил затрещину: разговор происходил в постели.

А ещё был у него приятель, тёзка, тоже Игорь. Ювелир. В школе за одной партой сидели, и частенько тот у Игорька списывал. Общие интересы, увлечения. Организовали в школе рок-группу «Ритм», — это дубовое название подсказала завуч по учебно-воспитательной работе, заверив, что никакого западного названия не допустит. Приятная в чём-то была женщина, но стерва. В рок-группах тёзка разбирался лучше Игорька, потому что его папик, поляк с родственниками в Польше, привозил оттуда новейшую «фанеру». А тёзка толкал «налево», что за пятьдесят рублей, а что и за сто. Любимые «флойды» шли как раз по стольнику. А ещё тёзка размножал всё это на бобины и тоже имел твёрдый профит. У него был крутой бобинник, «Акай», трёхмоторный, с реверсом и тремя же головками; кто ещё помнит, что это такое — тот прослезится. Пять тысяч стоила такая машина, по цене нового «Москвича». Блин, были же радости жизни! И почему так устроено, что человек должен становиться взрослым, искать чего-то, а найдя, не знать — приобрёл или потерял. Тоска.

Тёзка погиб в Афганистане. Нелепо, в последний год войны. И попал он туда нелепо. Вроде бы успешно откупался от армии, и вдруг вышла ссора с любовницей военкома, тёзка же не знал, чья она любовница. Из-за какой-то побрякушки, подробности для Игорька остались неизвестны. То ли не так сделал, то ли обжулил, вместо бриллиантов поставил в сережки фианиты — в общем, освободил тёзка свой организм в оговоренный завхозом-Теодорихом срок.

А как боялся Игорёк загреметь в армию! Какой животный страх. Чего он только не делал, как только не «косил». И в дурдоме лежал. И в инфекционной больнице. Когда погиб тёзка, подумалось, что тот погиб вместо него. Ходил чумной, переживал, всё дружбан снился, почему-то с бас-гитарой, на которой играл в школьной рок-группе. Но потом Игорёк всё-же выправил «белый билет» — не обошлось без помощи бабушки — и успокоился.

Вот как заставить себя не бояться? Как? Эти двое — ничего ведь не боятся. К чёрту в пекло лезут. Может, и он полез, чтобы убить страх, впрочем, кажется, он об этом уже думал, да что с того?

Ну не будет он бояться, дальше что? Что ему надо от бессмертия-то?

Хорошие вопросы приходят в голову ночью посреди пустыни. Выйти бы из машины и обратиться к небесам…

А в ответ явится какой-нибудь Теодорих, Второй или Третий-Десятый, ангел смерти в образе завхоза. И скажет: «Мы там, а ты здесь. Сам так захотел. Ни к чему теперь на небо засматриваться». Похоже, отрезанный ломоть ты, Игорёк. И не с людьми, и не с этими долбанными правителями Вселеной.

Эх, убить бы какого-нибудь, американца там, что ли. Чего это они наглеют, суки? И вообще…

Игорёк покрутил пустую банку, опустил стекло, — ворвался неожиданно холодный ветер, — и вышвырнул в «марсианское» пространство.

— Нервничаем? — осведомился Володя.

— Дела захотелось, — рассудил Серый. — Руки чешутся. Я этот зуд знаю.

— Да скорей бы уже что-нибудь произошло.

— Ты так больше не говори, клавишник, — заметил Серый. — Когда происходит — это всегда плохо. Всё должны делать мы, а происходить должно у них.

— Ещё наиграешься, пианист, — негромко сказал Володя.

Наконец они въехали в рассвет.

— Перекур, — объявил Володя, и Серёга остановил машину.

Вышли, размяли ноги. Хорошо: рассвет, тишина, розовые блики на песке, ветер стелется, словно кроткая собака льнёт к земле.

Игорёк потянулся, зевнул и стал делать наклоны и приседания. Серый в это время расставлял на капоте захваченные из ресторана судки с остатками иорданского ужина.