Завод «Свобода»

Наступает ночь, чёрная и ветреная, как и прошлая ночь. Ветер воет в дымоходах и вентиляции, свистит в скважинах. Черный цвет заливает всё. У чёрного множество оттенков. Блестящий чёрный и прозрачный, густой и жидкий чёрный. Директор L ложится в постель и мгновенно засыпает, рядом с ним жена. Звонит телефон, директор L знает, кто это, и мгновенно просыпается и берёт трубку. Это звонит генеральный конструктор «Золотого шара». Он перенёс инсульт, не может говорить, но звонит директору каждую ночь. Есть у Данилы L и такие обязанности. — Алло, — говорит L. — Привет. X молчит. Этим он говорит то, что должен услышать L. Обсуждает, весьма вероятно, новую модификацию «Золотого шара». Хотя точно никто не может знать, может быть, X пытается сообщить ему ещё что-то. В любом случае, ежедневные звонки — это очень сильное средство. Это говорит о том, что

X к директору L хочет пробиться. Сквозь стену молчания и непонимания.

А L — он простой и добрый малый (был когда-то). Ему на фиг не нужны все эти мистические загогулины. Да и X они не нужны. Просто у X в мозгу немножко всё сместилось. Стало всё подсвечено, расцвечено. Вот он и звонит каждую ночь. Ему, может быть, кажется, что это всё один и тот же звонок. А для нас и для L этот единственный звонок расслаивается на много, на каждую ночь. Кто прав, никто не прав, все правы, наплевать.

— Да-да, — говорит L. — Я слушаю.

X молча говорит и говорит, убеждённо и красноречиво. Он говорит: не потеряем ли мы этот рынок? Вот взялись за «Золотой шар-М» — модернизированный. Взяться-то взялись. А условий нет. Нужен новый участок для хранения. Сейчас собираем, и на улице лежат! Очень нужно бы нам ангар для хранения построить. А ещё — купить бы нам установку гидроабразивной резки материала, которая листовое железо для корпусов «Шара» резала бы смесью песка с водой. Она — экологически чистая, при обработке металла не выделяется вредных веществ. Её можно рядом с колыбелькой ребёнка ставить. Ну, и дальше целая цепочка уже мечтается… Тут нужен и сварочный участок, на котором висят, как караваны верблюдов, караваны «Золотых шаров»… В общем, много чего надо, чтобы не отстать от Канады и Чехии.

— Надеемся в государственную программу попасть, Иван Борисович, — сообщает L. — Тогда будет и гидроабразивная…

Текут минуты, течёт потоком блестящая речь в гробовой тишине. Темнота на улицах меняет позу.

Золотая темнота под фонарями. Немота бесснежной зимы. Серый асфальт. Прижав к уху трубку, L сидит и не дремлет. Это одна из обязанностей директора. Последняя обязанность дня и первая обязанность ночи.

— Алло, алло, — говорит L. — Я здесь.

Но у ночи будет ещё и другая обязанность, увидеть сон. В белом, подпоясанного, директора N, который будет объяснять, что делать с заводом; или, в солнечных чертогах, Президента России, которому L будет горячо доказывать, что следует выпустить на свободу Ходорковского. Все сны у L горячие, так что, просыпаясь, он не сразу собирает себя по постели, он переворачивается, встаёт и начинает жить через пять минут после пробуждения.

— Нет, так нельзя, — возражает L яростной немой речи X. — Я бы не стал так безоговорочно.

Там что-то происходит, у X сменилось настроение, и L точно знает, что сейчас последует отповедь, гневная тирада. Её он, впрочем, не слышит, но от этого не легче. Ухо, прижатое к трубке, горит. Лепет молчаливых слов разлетается по комнате. Чем бы всё это могло быть, думает L, а вот уже вовсе и не думает, роняет трубку, но X на том конце кладёт её на рычаг, а что при этом думает X, уже никто никогда не узнает (заперся X и ключик выбросил), а что думает L — ничего не думает, дремлет в золотой тьме, просвеченной фонарём с улицы, и жена рядом, L понемногу замирает, засыпает, вечность проходит над ними, X больше ничего не говорит — было молчание, а теперь безмолвие. Снег принимается идти, и к утру улицы обваляны, а к полудню засыпаны.

[35. СВОЙ]