Заводная кукла (фрагмент)

Большую часть откровений Миши мне не удалось запомнить: в момент его рассказа я не ставилперед собой такой цели. Кроме того, масса информации -- огромная часть из того, что он мне говорил, -- осталась мной не запомнена вследствие тогдашнего моего психического состояния, а также потому, что, когда я взялся за дневник, какие-то заботы прервали запись Мишиного монолога, а потом все больше подробностей стиралось из моей памяти.

Часть того, что он мне тогда рассказал, совпадала с тем, что я уже знал, но еще большая часть(забегу вперед) подтвердилась через месяцы или даже годы совсем из других источников, а иногда благодаряявным случайностям... Другое дело, что мои знания об эторй организации были гораздо глубже и конкретней, начиная списком номеров машин бобруйского, минского и могилевского КГБ ( подлинных и сменных ), кончаяименами и адресами сотрудников, номерами телефонов и специальными кодами, позволяющими им бесплатнозвонить из любого телефона-автомата в любой город и даже в другую страну. Телефона, который назвал мне Миша, в моем списке тогда еще не было, но он появился позже, и оказалось, что был назван Мишей правильно.

ГЛАВА ВТОРАЯ

(середина декабря)

У меня создается впечатление, что обстоятельствами и случайностью скомпанована, как узор в трубке калейдоскопа, какая-то сложная игра, и эта игра мне становится не по зубам. Прежде всего, мнекажется, что Лена Аранова влюбилась в меня по уши. Конечно, я не настолько наивен, чтобы не понимать отличия в поведении скромной девушки из польской или из еврейской семьи ( с которыми в прошлом связывалименя мои чувства ) и валютной шлюхи или -- как их называют в Москве -- "интердевочки". Именно поэтому ошибки быть не может. Никакая самая гениальная игра не способна так натурально передать скромность исмущение в поведении любящей женщины. Я привык ко всяким неожиданностям. Но, когда я поцеловал Лену усебя в спальне, не имея возможности выпроводить за дверь Канаревич, я почувствовал такую волну нежности, смущения и экзальтации в ней, что понял, насколько безумно она в меня влюбилась. Если поведение женщины, перевидавшей слишком много за время своего валютного стажа, меняется таким образом, то это может бытьобъяснимо только неожиданным и искренним чувством. Это чувство било в ней настолько через край, что и япочувствовал себя обретающим тот огромный, запретный мир, который являлся мне, возможно, в детстве. Есть и материальные признаки ее чувства ко мне. Но не буду вдаваться в подробности.

Я договорился в последний раз с Леной, что она мне позвонит. Позвонит в среду в два часа. Я договорился с ней секретно, разговаривали мы по-английски, а этого языка Канаревич не понимает. В среду я ждал ее звонка, но она не позвонила. Я начал подозревать телефон. Теперь о Мише. Он должен участвовать вмоей намечающейся группе. Мы с ним репетировали каждый день. Вчера мы с ним ходили к Вольдемару Меньжинскому, которого перевели на новое место жительства: Ленина, 92, комната 1. Это общежитие. КМеньжинскому приехала жена. Мы очень приятно побеседовали. И пан Вольдемар, и его жена ценители литературы; я им давал читать мои стихи, написанные по-польски. Жена Вольдемара сказала, что у нее очень много знакомых в литературной среде, называла имена, и в числе своих особо близких друзей назвала имя одного широко известного критика. Она сказала, что он познакомил ее с Ежи Путраментом и рассказывала о некоторых подробностях жизни эмигрантской группировки польских писателей, к которой относился и ЕжиПутрамент, и многие другие известнейшие польские писатели и поэты, часть которых затем возвратиласьна родину. Среди них был и нобелевский лареуат по литературе этого года поэт Чеслав Милош. Об отношениик Чеславу Милошу в самой Польше я уже знал из разговора со знаменитым певцом, исполнителем и композитором Чеславом Неменом, мое знакомство с которым ограничилось короткой беседой.