Заводная ракета

«При всем уважении к своему коллеге», — сказал Нерео, — «должен, однако же, заметить, что работать с картиной, полученной в опыте с двумя щелями, на практике оказалась довольно сложно. Низкая яркость изображения приводит к тому, что детали, расположение которых мы хотим зафиксировать с необходимой точностью, могут оказаться нечеткими, а это, в свою очередь, существенно увеличивает погрешность измерений. В надежде найти решение этих проблем, я занялся изучением случая, который естественным образом обобщает идею Джорджо».

«Предположим, что в нашем распоряжении имеется большое число одинаковых источников колебаний; мы располагаем их на одной прямой через равные промежутки, которые превышают длину колебательных волн, но в целом сравнимы с ней по величине».

На груди Нерео появилось изображение.

«Если мы зададимся вопросом, в каком направлении волновые фронты от всех этих источников будут взаимно усиливать друг друга», — произнес он, — «то ответ будет таким: во-первых, наложение фронтов произойдет, если мы будем удаляться от прямой, на которой лежат источники волн, двигаясь перпендикулярно к ней. Это, однако, не единственный вариант. Волновые фронты накладываются и при движении под углом, при определенном отклонении от центральной линии в ту или иную сторону».

«Однако, в отличие от первого случая, этот угол зависит от длины колебательных волн: с ростом длины волны отклонение от центральной линии также увеличивается».

«Точное соотношение между длиной волны и величиной угла выражается простой тригонометрической формулой, с которой вы все знакомы по работе Джорджо; он рассматривал случай с двумя источниками, а я всего лишь развил эту идею. Тем не менее, увеличение количества источников дает важное преимущество — большее количество проходящего света позволяет сформировать более яркую и четкую картину».

Нерео подал знак своему помощнику, который потянул ручку управления ставнями, защищающими от наружного света, и зал погрузился во тьму. Прежде, чем глаза Ялды успели привыкнуть, на экране за спиной докладчика — теперь уже невидимого — появились три сияющих световых пятна. В центральном пятне она узнала практически не изменившееся изображение Солнца, пойманное гелиостатом на крыше. По обе стороны от него располагались ослепительно яркие цветные полосы — искаженные отголоски основного изображения. Их внутренние края, ближе всего расположенные к центру экрана, были окрашены в густой фиолетовый цвет, который постепенно сменялся насыщенным и четко видимым спектром — вплоть до оттенков красного цвета. По виду полосы напоминали звездный шлейф самого Солнца.

«При помощи лучших инженеров моего благодетеля», — произнес из темноты голос Нерео, — «я сконструировал систему пантографов, позволяющих проделать в пассивитой пластине ряд щелей с точным соблюдением расстояний — более двух дюжин гроссов на мизер. Из моих расчетов следует, что количество волн, приходящихся на один мизер, для фиолетового света составляет шесть дюжин гроссов, а для красного в его крайнем проявлении — около трех с половиной дюжин гроссов». В общем и целом, этот вывод соответствовал результатам Джорджо — не противоречил им, а лишь уточнял.

Ялде уже много раз доводилось видеть подобную демонстрацию — правда, с хрусталитовыми призмами, — но подлинная красота непревзойденной по четкости картины Нерео раскрыла ей глаза на всю значимость этого эксперимента. Никто не мог дать подробного описания процесса, благодаря которому призма расщепляла свет на отдельные цвета, поэтому углы, под которыми лучи разного цвета выходили из хрусталитовой пластины, никоим образом не проясняли природу самого света. Барьер Нерео, с другой стороны, не был чем-то таинственным; он знал расположение каждой щели, каждая микроскопическая деталь была задумана им с определенной целью. Тот факт, что свет мог представлять собой некую вибрацию, уже противоречил здравому смыслу — что могло вибрировать в межзвездной пустоте? — и в то же время прямо перед ней было не только убедительное доказательство в пользу волновой доктрины, но и понятный, недвусмысленный способ приписать каждому оттенку определенную длину волны.

Ставни снова открылись. Ялда почти не вслушивалась в вопросы аудитории; у Нерео ей хотелось спросить только одно — как скоро он сможет сотворить еще одно такое чудо. И пока Людовико бубнил об «очевидных» перспективах согласования эксперимента Нерео с доктриной светоносных частиц, Ялда фантазировала о пантографах. Если Нерео не сможет предоставить им световую гребенку, то, возможно, университету будет по силам сделать свою собственную?