Заводная ракета

Когда Людовико пригласил Ялду в свой кабинет, Солнце уже село. Он зажег огневитовую лампу, которая, шкварча и потрескивая, стояла в углу его огромного, заваленного бумагами стола. Стоя перед ним с почтительно опущенным взглядом, Ялда быстро изложила основную идею своего проекта. Ее цель, — сообщила она, — заключалась в том, чтобы соотнести угловые расстояния звездного шлейфа с углами преломления в хрусталитовой призме; упоминать устройство Нерео было вовсе не обязательно. «Если я смогу вывести формулу, связывающую воздействие призмы со скоростью света, то нам, возможно, удастся лучше понять механизм хроматического преломления света». Данные, которые она могла получить, и правда идеально подходили для этой цели, так что ее слова отчасти были правдой.

Когда она окончила свою речь, Людовико приглушенно зарокотал, выражая своим тоном благодарность за то, что это нудное испытание, наконец-то, завершилось.

«Я никогда не уделял тебе много времени, Ялда», — сказал он. — «Не потому, что ты родом из этих отсталых восточных провинций, не из-за твоего нелепого диалекта или диких нравов; я бы даже сказал, что это поправимо, а порой так и просто очаровательно. И не потому, что ты женщина, или почти женщина, или нечто, что могло бы стать женщиной, если бы природа не допустила ошибку».

Ялда подняла глаза. Слова Людовико ее буквально ошарашили: таких инфантильных оскорблений она не слышала со времен деревенской школы.

«Вовсе нет; что меня действительно возмущает — так это твоя самонадеянность и твое крайнее непостоянство. Стоит тебе узнать о каком-нибудь эксперименте или познакомиться с каким-нибудь исследованием, и идеи, которые ты поддерживала в прошлом, моментально забываются. Ты просто-напросто веришь, что твоя непогрешимая логика всегда приведет к истине, в то время как сама мечешься из стороны в сторону». Людовико поднял руку и показал зигзагообразный жест. «Так вот, я тоже знаю об этих экспериментах и знаком с теми же самыми исследованиями. И тем не менее, я полагаю, что мне не следует приобщаться к твоей гордыне — поскольку лично меня ничто не побуждает ни к подобным противоречивым заявлениям, в которых нет ни капли достоинства, ни к бесконечному пересмотру собственной лояльности».

Ялда промолчала, но всеми силами постаралась вспомнить, чем именно она могла заслужить столь гневную тираду. Людовико присутствовал на собеседовании, которое проводилось перед ее зачислением в университет — тогда она открыто призналась в том, что симпатизирует корпускулярной доктрине; на тот момент Джорджо еще не провел свой эксперимент с двумя щелями. Но полгода тому назад во время одной дискуссии она перешла на сторону волновой доктрины и довольно жестко высказалась по поводу недостатков противоположной концепции. А почему бы и нет? Фактов, говорящих в пользу волновой доктрины, к тому моменту накопилось довольно много, а для Ялды эти факты становились все более и более убедительными. Но, положив в основу этого вывода веру в свою жалкую логику, Ялда, по всей видимости, проявила некую самонадеянность.

Людовико протянул руку к полке под столом и достал оттуда объемистую стопку бумаг. На самом деле, догадалась Ялда, это была книга — правда, состояние ее переплета оставляло желать лучшего.

«Ты знакома с теорией светоносных корпускул Меконио?» — строго спросил он.

«Нет, сэр», — призналась Ялда. Меконио был философом девятого века; Ялда слышала, что он сделал небольшой вклад в изучение риторики, хотя его понимание природных явлений было довольно-таки посредственным.

«Если в течение ближайших двух черед ты сможешь написать о Меконио эссе на три дюжины страниц и продемонстрируешь в нем более или менее глубокое понимание материала, я разрешу тебе воспользоваться обсерваторией». Людовико протянул ей потрепанную книгу; наклонившись над столом, Ялда бережно взяла ее в руки. «Возможно, небольшое знакомство с поистине выдающимся умом, наконец-то, поможет тебе обрести хоть какое-то подобие скромности».

«Спасибо, сэр. Я буду стараться».

Людовико раздраженно зарокотал. «Если ты не сможешь подготовить комментарий, достойный моего внимания, оставь книгу у моего помощника и впредь не трать мое время понапрасну».

Ялда вышла из кабинета и побрела по темному коридору в сторону выхода. Две склянки тому назад ее переполняла радость; а теперь она ощущала лишь отчаяние. Этот человек поставил перед ней невыполнимую задачу; даже если фолиант Меконио был буквально усеян блестящими догадками, достойными всяческих похвал, за отведенное время ей ни за что не удастся осилить такое количество текста на устаревшем языке девятого века, чтобы выдать хоть какой-то разумный комментарий насчет идей Меконио.

«Ты в порядке?»

Ялда испуганно повернулась; на фоне одной из темных комнат, выходящих в коридор, появилась чья-то фигура. Голос прозвучал где-то рядом, но в темноте Ялда смогла разглядеть лишь смутные очертания.

«Я измеряла спектры растений», — объяснила женщина. Этим лучше заниматься ночью, без лампы — так проще наблюдать люминесценцию растений. — «Меня зовут Туллия».