Заводная ракета

Ялда с трудом поднялась на ноги и вернулась на тропинку. Ее сознание было все еще слегка перекошено; ей показалось странным, что тележка так долго простояла нетронутой. За такое время она бы наверняка попалась на глаза какому-нибудь прохожему, который бы отправился на поиски ее хозяйки — или, не найдя таковой, обшарил бы ее в поисках чего-нибудь ценного.

Хотя… нет.

Она взяла из тележки каравай, и, усевшись на землю, съела половину; после этого ее тело неожиданно дало понять, что с него хватит. Она отдохнула пару махов, чтобы примириться со своим ужином, а затем снова отправилась в путь — на этот раз она шла медленно и внимательно следила за тревожными симптомами.

Когда Ялда подходила к обсерватории, Солнце уже начало опускаться над равниной, еще больше запутывая пыльные бурые каналы своими тенями. Ренато сидел снаружи; он не знал, кто именно придет ему смену, зато был знаком с расписанием, а Ялда опаздывала.

Ялда не удержалась и поприветствовала его громким окликом, но даже до нее слова дошли приглушенными и в искаженном виде. Ее уже предупредили, что собеседник, к которому она попытается обратиться, вместо речи услышит лишь неразборчивый шум. Подойдя ближе, она увидела на груди Ренато слова:

«Почему так долго?»

«Слишком часто останавливалась, чтобы полюбоваться видами», — ответила она.

«Сегодня вечером мне нужно тебе все показать». ― Ренато дождался подтверждения, что она прочитала это сообщение, а затем сменил его на «Утром я отправляюсь в дорогу».

Ялда сомневалась, что Фоско уедет без Ренато, если тот не придет точно в назначенное время, но так как задержка произошла по ее вине, было бы нечестно заставлять Ренато излишне торопиться во время спуска.

Первым делом Ренато показал ей жилые помещения. В обсерватории был кухонный шкаф, который Ялда пополнила припасами из своей тележки, внутренняя постель, которую, как вынужденно признала Ялда, было проще предохранять от сорняков, и кладовка с лампами, горючим и разными инструментами.

«Туалета нет», — написал Ренато. — «Извини».

«Я выросла на ферме», — ответила Ялда.

Запасов бумаги и краски в кабинете по-прежнему было предостаточно; немного того и другого Ялда принесла с собой. Для черновиков, кратких записей и грубых расчетов она привыкла пользоваться собственной кожей, а бумагу берегла для окончательных и тщательно проработанных результатов.

Сам телескоп располагался под открытым небом; тяжелые линзы фиксировались с помощью короба длиной в десять поступей — его боковые стороны состояли из опор и перекладин, и только несколько тонких досок прикрывали стратегически важные места, не давая рассеянному свету попасть внутрь оптики. Механизм, управляющий движением конструкции, а также рабочее место наблюдателя находились внутри своеобразной вращающейся будки у основания телескопа.

Они вошли в будку. В меркнущем свете Ренато указал на распечатанный график техобслуживания; Ялда ответила, что ознакомилась с его копией, когда была в Зевгме. Почти все, что требовалось для работы, она уже знала со слов Туллии, но совсем другое дело — стоять перед настоящим устройством слежения с пугающим обилием зеркалитовых зубцов и пружин. Мысль о том, что в случае поломки этот механизм придется чинить, внушала ей почти такой же ужас, как попытки вернуть к жизни одного из искалеченных древесников Дарии.

Хотя в будке не было ламп, Ренато передвигался по ней весьма уверенно и, по-видимому, все еще мог читать надписи на коже Ялды; вероятно, у всех астрономов зрение рано или поздно становилось таким же, как у Туллии. Когда у него на груди появилось неразборчивое серое пятно, Ялда нерешительными жестами объяснила, что ей придется до него дотронуться, поэтому Ренато развел руки в стороны, предоставив ей свободный доступ. Она быстро провела ладонью по его телу.

«Давай посмотрим, как ты будешь настраиваться на звезду и как отслеживать», — написал он. — «Если ты знаешь, что делать, я смогу уйти со спокойной совестью».