Заводской район

— Оленька, сколько раз я тебе говорила, никогда не жалуйся, са­ма разбирайся. Посмотри, как другие дети. Разве они жалуются роди­телям? И ты играй, как все.

— Но Валерка плохой. Бабушка сказала, он плохой, мама! Я с ним не буду играть.

— Ох, Оля, он ведь еще маленький, со всеми надо играть...

Весна. Весной оттаивают запахи. Не только запахи осени, но и за­пахи детства... У мамы, учительницы младших классов, не было вре­мени баловать мужа и дочь пирогами. Но в день рождения Тонечки... В день рождения Тонечки на завтрак — любимые оладьи со сметаной, в обед — фасолевый суп. К вечеру покупались специально для нее бутылки лимонада, мама и Тоня резали тонкими кружочками копче­ную колбасу, прозрачными ломтиками — голландский сыр. А посреди стола на плоской тарелке он — круглый пирог с вареньем, валиками из теста вязь: «Тоне 12 лет». Папины и мамины сослуживцы приноси­ли подарки. Гости засиживались допоздна, и Тоню не гнали спать: где же спать в единственной их комнате? Папино удлиненное лицо с ме­шочками под глазами становилось умиротворенным и добрым. Иногда он вскакивал, начинал бегать за спинами гостей между стеной и стуль­ями, сутулясь, размахивал руками: «Нет, это нельзя понять! Невоз­можно понять!.. Оказывается, я плохо учу детей! Оказывается, я не­достаточно раскрываю слабость Чехова! Слабость Чехова!! Нет, нет, я не понимаю, я, я...» «Ми-иша»,— говорила мама. Это было вечером. А днем Тоня приходила из школы раньше родителей и ждала. Быстро темнело, она была одна. За стеной у соседа слышался нечеловече­ский голос репродуктора. Нечеловеческий — потому что его не спу­таешь с живым голосом, если слушаешь долго. Мамы и папы все не было, еще не было, и в Тонином ожидании было что-то такое, из-за чего взрослым людям дорого свое детство.

— Со всеми надо играть, Оленька.

Степан никогда не станет обедать, если ему не подать. Будет ле­жать на тахте и ждать. Воспитание. Тоня посмеивается, но, в общем, любит эту устойчивость его привычек.

Однако сегодня он пообедал. На счастье, пришла его мама и спа­сла сына. Теперь он дремал на тахте. Оля кокетливо помахала ручкой отцу и бабушке, но встретила холодность — часть той холодности, ко­торая предназначалась матери и перепала на ее долю. Тоня, будто не замечая ничего, радостно поздоровалась, поставила на пол сумку, ста­ла раздеваться.

— На улице-то весна, мама! Прямо в дом неохота заходить.

Свекровь промолчала. Они со Степаном всегда сердились, если Тоня задерживалась.

— Вы накормили Степана, мама? Вот спасибо, я как чувствовала, что вы придете.

Оля заглянула в комнату:

— А где деда-а?..

— У дедушки головка болит,— потеплела бабушка.— А бабушке ты не рада?

— А что ты мне принесла?

Оля знала, что спрашивать нельзя, но знала, что иногда взрослым это нравится. Так оно и случилось.

— О-оля.— Мать укоризненно покачала головой, лукаво взглянув на бабушку.

— Оленька, я это не люблю,— строго сказала бабушка.— Ты не­красиво себя ведешь. Почему я должна тебе что-то принести?

А сама уже шла к вешалке и вытаскивала из пальто шоколадку.

Тоня сняла с Оли ботинки, надела сандалики.

— Оля, помоги маме. Только не разбей, осторожнее.

У свекрови глаза округлились. Степан, увидев бутылки сквозь полуопущенные веки, приподнялся на подушке. Тоня будто не заме­чала их изумления. Ей-богу, из-за этого стоило потратить тридцать рублей.

— У нас сегодня гости будут,— сказала Тоня.— Я ничего не могла поделать. Пристали ко мне в цехе. Тридцать пять лет, говорят, такая дата! Напросились...

Свекровь наконец поняла, вспыхнула: как это она забыла! Она попробовала выкрутиться:

— Постой, постой, сегодня ведь девятнадцатое...

— Что вы, мама, сегодня двадцатое,— поддержала ее игру Тоня.

— Разве? Ах ты господи, почему я была уверена, что девятнадца­тое? Ты не ошибаешься? Все я перепутала, склероз... А дома-то у меня подарок лежит, была уверена, что завтра двадцатое.. Ну, поздравляю тебя.

Свекровь шла, раскрыв руки для объятия. Тоня обняла ее, поце­ловала в щеку и незаметно подмигнула дочери — надо же было кому-нибудь подмигнуть. Оля в восторге захохотала.

— Мама, вы мне поможете сделать салатик? Я сказала, чтоб раньше восьми не приходили.

— Конечно, конечно..

Просто счастье, что они забыли про день рождения.

Степан соскочил с тахты, подошел, положил руки на плечи жены, поцеловал, искательно заглядывая ей в глаза, изображал подавлен­ность и одновременно готовность улыбнуться своей милой виноватой улыбкой в ответ на ее улыбку — ладный и молодой в тонком трени­ровочном костюме. Он привычно играл в провинившегося мальчишку-шалуна. Тоня должна была невольно рассмеяться, побежденная его обаянием, и легонько щелкнуть мальчишку по лбу. Она рассмеялась, но по лбу не щелкнула, а высвободилась и пошла на кухню — пусть Степан не считает, что они квиты.

Свекровь пыталась дозвониться домой и дочери, но никого не застала. Потом, когда они с Тоней возились на кухне, она дала немно­го воли своему раздражению: то яйца несвежие, то нож тупой. Тоня понимала, что старушка досадует на свою забывчивость и досаду эту переносит на нее, Тоню. Она приветливо улыбалась: