Завоевание Кавказа русскими. 1720-1860

25 июля они благополучно перешли реку под охраной смешанного русского отряда и своих собственных соплеменников, уже служивших у русских в отрядах милиции. На следующий день то же самое повторилось с высланными из Анди, на этот раз под самым носом у ни на что не способного сына Шамиля Кази-Мухаммада, который, услышав, что Врангель переправился через реку на востоке и угрожал его линии отступления, покинул Ичкалы, где теперь были новые укрепления и орудия, а также лагерь на левом берегу реки у Кончидатля. Не нанеся по врагу ни единого удара, он отошел к Карате, оставив Аварию открытой врагу.

Авангард колонны Врангеля дошел до Анди-Койсу 15 июля и занял проход между Чинкатом и Игалы. Перейдя через реку, он пробился (сопротивление, правда, было не очень упорным) к высотам Ахкента 22-го числа, и, как только укрепился там, вся Авария и Койзубу, где русских не было вообще, за исключением пленных и дезертиров, сдались русским без ропота.

На востоке вспомогательная колонна, выйдя 14 июля из Шуры, взяла башню Бурундук-Кале и окопалась на правом берегу Авар-Койсу между Ирганаем и Цириани.

Наконец, Леван Меликов после непродолжительных боев добился сдачи жителей Дидо, а 5 августа, несмотря на то что ему приходилось преодолевать серьезнейшие естественные препятствия, соединился в Ботлихе с Барятинским.

Теперь все три армии были вместе, и сопротивление было полностью подавлено. 24 июля добровольно сдалась Улу-Кала, и в тот же день был взят Чох. 28-го Кибит-Магома появился в Голотле и сам провел русский авангард под командованием генерала Ракуся к своей родной крепости Тилитль, после чего все общины верхней Авар-Койсу поспешно признали себя подданными России. 7 августа султан Даниель, который уже сдал Ириб и другие свои крепости, приехал к лагерю Барятинского в Ботлихе, чтобы получить прощение.

Тем временем Шамиль, увидев, что все потеряно, что власть уплывает из его рук, что отряды тают, как весенний снег на вершинах его родных гор, бежал из Караты со своими женами и детьми в сопровождении лишь небольшого отряда самых преданных своих приверженцев и обходным путем добрался до своего последнего убежища – Гуниба. По дороге, как будто чтобы подчеркнуть его отчаянное положение, обоз с вещами и драгоценностями имама (когда-то всемогущего, а теперь – бездомного беглеца) был атакован и частично разграблен женщинами из Ахваха, аула, известного своими грубыми и дикими обычаями. Еще раз на беглецов напали возле Руджи, после чего у них не осталось практически ничего. Говорят, что это нападение было совершено по наущению Кибит-Магомы. Тем не менее жители Гуниба были все еще верны Шамилю, и с ними и собственным маленьким отрядом (всего 400 человек) неутомимый Шамиль принялся за работу, чтобы сделать эту горную крепость неприступной. Но, помня прошлое, он с горечью продекламировал слова арабского поэта: «И у меня были братья, на которых я смотрел, как на ножны своего кинжала: увы! Они стали моими врагами. Я считал их острыми стрелами, и таковыми они были, но эти стрелы пронзили мое сердце». 9 августа прибыл Врангель, и началась осада. На следующий день князь Барятинский с Евдокимовым и его штабом в сопровождении небольшого отряда русской и местной кавалерии выехали из Ботлиха с инспекцией покоренной территории. Перейдя реку возле Чоха, где ему представили вдову Хаджи-Мурата, он посетил Итали, Сагритль, Чинкат и Ашилту. Проведя ночь 18-го в этом ауле, он отправился верхом в Унцукуль и Гимры. Там он отделился от своей русской группы сопровождения, и столь были велики перемены последних дней, что он продолжил свой путь лишь в сопровождении своих штабных офицеров и нескольких горцев из Койзубу и Аварии. Спустившись с высот Ахкента, 14 августа он был в Танусе, 15-го – в Хунзахе, где подтвердил восстановление Аварского ханства. Два дня спустя он встретил Кибит-Магому в Голотле и, милостиво приняв его приглашение, поехал вместе с ним в Тилитль, где отобедал в его доме. В ту ночь он остановился у подножия горы Седло (или Чемодан), соединился с Врангелем в его лагере на высотах Кегхер, оттуда открывался вид на Гуниб. Везде он встречал не только клятвы верности, но и сердечный и даже восторженный прием.