Завоевание Константинополя

Датировка событий, как и у Робера де Клари, ведется обычно у Жоффруа де Виллардуэна по церковным праздникам, что было и вообще принято в среде мирян (церковнослужители, включая римских пап, употребляли в своей документации древнеримскую систему отсчета месяцев и дней — с «идами», «календами» и пр.). Так, рыцарский турнир в Экри в 1199 г., где «взяли крест» первые из пожелавших отправиться в заморский поход, состоялся «в канун адвента» (§ 3); болгарский царь Калоян (Иоаннис) двинул в 1206 г. рать из половцев (куманов) и влахов к Дидимотике и Адрианополю для поддержки греков, восставших против владычества латинян, спустя три недели после Рождества (§ 404); в 1202 г. крестоносцы пустились в дорогу к своему сборному пункту — Венеции — «после Пасхи, около Пятидесятницы» (§ 47); вскоре по восстановлении Исаака II и Алексея IV на константинопольском троне (июль 1203 г.) «пилигримы» обсуждали просьбу последнего о том, чтобы продлить срок пребывания венецианского флота и всего войска в византийской столице до дня св. Михаила (29 сентября) и «ото дня св. Михаила до Пасхи» (§ 198). По такому же принципу датируется множество других, больших и малых, событий: мы находим в хронике и день св. Иоанна (24 июня — § 30), и день св. креста (14 сентября — § 45), и «день св. Мартина» (11 ноября — § 78), и «праздник св. Марии на Сретенье» (2 февраля — § 405, 411) и прочие аналогичного рода, выделяемые в пределах года или месяца вехи, взятые из церковного счетно-временного обихода, глубоко внедрившегося в историческое сознание всех, в том числе и светских хронистов. Точно так же крупномасштабное летосчисление ведется маршалом Шампанским по годам «воплощения Господа нашего Иисуса Христа» (или просто «от воплощения Иисуса Христа» — § 1, 76, 119, 441 и пр.).

В хронике тем не менее чаще, чем в повествовании пикардийского рыцаря, встречаются фразеологические обороты и термины, относящиеся к тем или иным институтам католицизма, к тем или иным элементам религиозного ритуала (культа). Это в общем-то ходовые, привычные человеку его круга понятия и слова, но употребляются они в записках Жоффруа де Виллардуэна порой обильно, свидетельствуя о его более основательной и более глубоко дифференцированной, чем у Робера де Клари, осведомленности в сфере церковных установлений.

Кое-кто из западных исследователей, в частности уже упоминавшийся Ж. Ларма, считают возможным говорить, явно впадая при этом в преувеличения, о клерикальной окрашенности рассказа шампанского историка. С нашей точки зрения, было бы вернее констатировать наличие у него каких-то ее элементов: они действительно выражены в его мемуарах, повторяем, несколько рельефнее и шире, нежели в записках неграмотного рыцаря Робера де Клари (где в лучшем случае заметен лишь налет религиозного тона, да и то местами)[77], тем не менее переоценивать занимаемое ими здесь место все же не приходится.

В еще большей мере и, пожалуй, в первую очередь сказанное относится к самой трактовке «маршалом Романии и Шампани» событий крестового похода 1202—1204 гг. Несомнено, Жоффруа де Виллардуэн, подобно Роберу де Клари, разделял со своими современниками-историками убеждение во всемогуществе Божьем, в том, что все человеческие деяния совершаются по воле Всевышнего, что ход и исход исторических событий зависят от небесного промысла. Причем и в этом плане сановный министериал графов шампанских явственнее и глубже по сравнению с мелким и необразованным рыцарем Робером де Клари проникнут провиденциалистским пониманием описываемого или по крайней мере в большей степени склонен прибегать в повествовании к трафаретным формулам провиденциалистского мышления. Вместе с тем его объяснения событий в отличие от тех, которые предлагает Робер де Клари, начисто лишены присущего иногда последнему архаического олицетворения сверхъестественных сил, наивной образности в описаниях вторжения небожителей в человеческую историю, лишены приземленной конкретности ее провиденциалистского видения (ангел, «вовремя» разрывающий тетиву лука Андроника I и тем спасающий Исаака II и пр.) в записках пикардийца. Как человек, по-видимому, более широко, чем простой рыцарь Робер де Клари (принадлежавший к мелкопоместной «деревенщине»), сопричастный официальному церковному менталитету своего времени, Жоффруа де Виллардуэн и Божье вмешательство в земные дела мыслит как бы в отвлеченном виде или, по выражению Дж. Бир, «несколько формально»[78]. Тем не менее эти земные дела, с его точки зрения, осуществляются все-таки при решающем участии Творца: он всемогущ, и потому именно его воля определяет судьбы каждого «пилигрима» в отдельности и всего их воинства; она предопределяет осуществимость или неосуществимость задумываемого ими, обеспечивает успехи или, напротив, вызывает провалы предпринимаемых акций (§ 18, 46, 93, 154, 182, 183, 369, 384, 475 и др.).