Завоевание Константинополя

Итак, у Робера де Клари отсутствуют особая глубина и основательность субъективного восприятия религиозных идей. Хотя влияние богословской литературы и официальной крестоносной проповеди сказывается в отдельных местах хроники, но в достаточно дозированной мере, и не им определяются главные направления мысли автора. Помимо существенно снизившегося к началу XIII в. общего накала былого крестоносного энтузиазма, это обстоятельство объясняется еще и низким уровнем образования хрониста. Он по-своему убедительно рассказал историю завоевания Константинополя крестоносцами[40], но так, как это способен был сделать человек невысокой культуры, зато наделенный богатым воображением. Записки Робера де Клари — это, пожалуй, первое в латинской хронографии повествование, созданное автором-рыцарем, не получившим сколько-нибудь солидных по тем временам теологических и литературных познаний, не приобретшим обязательных для тогдашней образованности навыков историописания. Отсюда также проистекает приглушенное звучание в хронике религиозных, в частности, провиденциалистских мотивов (например, в гл. I, XXIV, XXXIV, XXXVI, LXVI). Если они и пробиваются сквозь плотную «мирскую» ткань произведения, то преимущественно в тех местах его, где речь идет о некоторых наиболее драматичных и, с точки зрения автора, важных событиях, которые он не в состоянии уяснить иначе как допустив вмешательство всевышнего. В этих случаях мысль хрониста всерьез, а не только в виде дани традиции обращается к небесному промыслу. К событиям тут «въявь» подключаются сверхъестественные силы, и тогда движение истории действительно направляется перстом божьим: он чудесным образом ведет к торжеству «справедливого» дела крестового похода, а «зло» и те, кто его воплощал, несут заслуженную «кару». «Реализм» исторического видения, иначе говоря, имеет у Робера де Клари свои пределы. Так, жизнь Кирсаку (ведь ради его «законного» восстановления на константинопольском престоле крестоносцы и переменят впоследствии направление своего похода) некогда сохранил спустившийся с небес ангел: он избавил Кирсака от смертоносной стрелы, которую готов был пустить в него Андром (Андроник I), — небесный посланец порвал тетиву лука «предателя» (гл. XXIII—XXV). В день вторичного штурма Константинополя (12 апреля 1204 г.) корабль епископа Суассонского «чудом божьим» вплотную пристал, точнее, был прибит волной к башне, которой крестоносцы затем успешно овладели (гл. LXXIV). При этом герой-рыцарь Андрэ де Дюрбуаз, невзирая ни на что, сумел вскарабкаться на укрепления и, устояв перед многочисленными греками, проложить дорогу своим соратникам: он смог это сделать, поскольку храброго рыцаря «оберегал господь, который не хотел, ни чтобы его избивали и дальше, ни чтобы он здесь умер» (Там же). Точно так же господь поражает спящего Иоанна Валашского (Калояна), когда тот вознамерился захватить «Андринополь», уже вошедший в состав Латинской империи, — небесный покровитель города св. Димитрий пронзил болгарского правителя копьем (гл. CXVI).

Что касается священных небылиц, то в хронике детально передается только одна-единственная церковная история такого типа, но лишь для того, чтобы объяснить происхождение реликвии, найденной крестоносцами в константинопольском храме св. Софии (гл. LXXXIII).

Итак, в основе своей записки Робера де Клари окрашены в живые, «мирские» тона, проникнуты земным восприятием происходившего. Да, всевышний оберегает Андрэ де Дюрбуаза от врагов, ко для Робера существеннее отвага этого рыцаря сама по себе, как и всех других, которые «совершили там более всего ратных подвигов» (гл. I). На переднем плане у хрониста — самоценность «ратных подвигов», а не сопричастность к ним трансцендентных сил.