Завоевание Константинополя

Высказывалось предположение, что хроника Робера де Клари была инспирирована монахами Корбийского аббатства с целью удостоверить аутентичность переданных им туда «святынь»[53]. В двух главках «Завоевания Константинополя» (XXXII и XXXIII) действительно рассказывается о реликвиях, которые Робер де Клари видел в часовне дворца Вуколеон (они идентичны, кстати, упоминаемым русским паломником Добрыней Ядрейковичем (Антонием Новгородским) в его описании Константинополя), но, кроме этого факта, нет никаких данных, которые могли бы подтвердить такую гипотезу. В повествовании Робера де Клари отсутствует малейший намек на те церковные ценности, которые он вывез из Константинополя и передал в Корби. Ясно, что пикардиец задумал свой труд отнюдь не с религиозными целями и вряд ли создавал его по внушению корбийских монахов.

Высказывалось предположение, будто цель хрониста состояла в том, чтобы воспеть подвиги своего сюзерена — Пьера Амьенского. Последний, однако, вообще не занимает в хронике сколько-нибудь значительного места. О действиях этого сеньора в качестве боевого командира chevaliers говорится только один раз (гл. XLVII — XLVIII): автор подробно рассказывает здесь о продвижении отрядов крестоносцев к Константинополю, о том, как граф Фландрский, опасаясь оторваться от основных сил, отошел назад, а Гюг де Сен-Поль и Пьер Амьенский отказались последовать за ним, пригрозили ему разрывом и т. д. Хронист, кажется, одобряет поведение сюзерена — ему импонирует наступательный дух Пьера Амьенского[54]. Тем не менее считать на основании только данного отрывка, что вся хроника была задумана во имя апологии видама Амьенского, не приходится.

Робер де Клари приводит немало фактов о деяниях крестоносцев в Константинополе — о захватах земель, расхищении богатств, уничтожении памятников искусства и т. д. Может быть, он собирался своим рассказом предъявить своеобразный обвинительный акт вождям крестоносцев, уличив их в алчности, в том, что она одержала у них верх над религиозными соображениями? Подобное предположение было бы искусственным. Очень немногие западные наблюдатели начала XIII в. вроде генуэзского хрониста Оджерио Пане осуждали варварство крестоносцев в Константинополе, да и позиция упомянутого хрониста объясняется тем, что он выражал взгляды купечества соперницы Венеции на Средиземном море — Генуи[55]. Остальные современники в Западной Европе молчали (сбросим со счетов лицемерные и быстро прекратившиеся ламентации Иннокентия III!): создания Латинской империи оказалось достаточным, чтобы заглушить голоса «христианской совести» католических авторов. Нашелся даже хронист (немец Оттон Сен-Блезский, продолжатель Оттона Фрей-зингенского), посчитавший завоевание Константинополя «знаком божьего милосердия»: господь ведь отдал город не сарацинам, а как-никак христианам[56]. Открытые обличения содеянного крестоносцами исходили почти исключительно из среды византийских и других восточноевропейских очевидцев (константинопольский историк Никита Хониат, безымянный русский автор «Повести о взятии Царьграда фрягами»)[57]. Приписывать такого рода замыслы Роберу де Клари нет ровно никаких оснований.

А. М. Нада Патроне склоняется к некоей «нейтральной» точке зрения: Робер де Клари не питал, по ее мнению, каких-либо иных намерений, кроме тех, которыми он сам чистосердечно делится со своими читателями и слушателями в гл. СХХ: рассказать правду об этом завоевании, представив некий отчет о необычайном предприятии, участником которого он сам являлся[58]. Такие свидетельства очевидцев выше всего ценились в сфере истории и, как показал Э. Г. Мак Нил (США), были широко распространены в XIII в.[59] Записки пикардийца не составляли чего-либо из ряда вон выходящего. Схема Нада Патроне поначалу может показаться привлекательной своей ясностью и простотой. Труд Робера де Клари не единственное произведение, созданное крестоносцем, вернувшимся с Востока; подобно другим участникам событий, пикардиец хотел лишь описать увиденное — без какой-либо задней мысли; толчком к созданию хроники послужили только переполнявшие рыцаря впечатления, простодушное, естественное желание приобщить к ним тех, кто не побывал в Константинополе. Ни о каких глубинных, социально-политических корнях его замысла не может быть и речи — таковых будто бы и не существовало.

Схема Нада Патроне, уподобляющей Робера де Клари бездумному соловью, который поет свою незамысловатую песнь лишь потому, что поется, принципиально, неубедительна, хотя ее частным наблюдениям и выводам нельзя отказать в меткости и обоснованности. Анализ хроники позволяет нащупать все же заложенную в ней идею, понять замысел хрониста в его социально-политической обусловленности, определить существо исторической концепции Робера де Клари, короче, выяснить, в чем состоит та «правда», которую Роберу де Клари так важно было поведать своей аудитории, в отличие от других «добрых рассказчиков».