Завоевание Туркестана

В 1869 году русский отряд высадился на восточном берегу Каспия и заложил город Красноводск. Таково начало прочного водворения власти Белого Царя в нынешней Закаспийской области. В последующие годы наши отряды доходили в одну сторону до Аму, а в другую до Ахал-Текинского оазиса. Тогда-то ближайшее туркменское племя иомуды и признали русское подданство, а текинцы пошли было на мировую. Через 8–9 лет после заложения Красноводска наши стали придвигаться все ближе и ближе к текинцам, но только не удерживали занятых мест: постоят и отойдут. Текинцы поняли это так, что русские их боятся: они стали уже преследовать уходившие войска, делали набеги до Чикишляра и Красноводска и даже пытались ими овладеть. Перед хивинским походом толпа конных текинцев, до 600 человек, налетела среди бела дня на русский отряд, собиравшийся в ту пору под Красноводском. В этом отряде находился и Скобелев, в чине капитана. Пока солдаты похватали ружья, текинцы пронеслись через весь лагерь, кого кольнули, кого рубнули, а один смельчак накинул аркан на Скобелева, который выскочил второпях из палатки узнать причину суматохи. Плохо бы ему пришлось, не выстрели вовремя казак: меткой пулей он положил текинца на месте. Помимо того, текинцы угоняли скот, верблюдов, нападали на мирных иомудов; наши пленные с той поры у них не переводились: то схватят солдата, то поймают на берегу рыболова. Более всего казалось постыдным выкупать своих пленных, а если их вовремя не выкупить, то текинцы обращались с ними самым бесчеловечным образом, особенно с теми, которые пытались бежать. Вот что рассказывал побывавший в плену русский солдат Цивашев. «7 октября 1878 года я с шестью товарищами отправились на трех верблюдах без ружей за сеном. Только что мы начали косить траву, как из-за бугра выскочили пять доброконных туркмен, с ружьями и шашками. Мы пустились бежать, но туркмены скоро нас догнали, сбили в кучу и погнали в горы. Мы не шли, а бежали; кто отставал, того били нагайками. Канонир Макаров скоро совсем пристал. Тогда один из туркмен снес ему шашкой голову, затем слез с коня, стащил с Макарова сапоги, да еще раза три пырнул его ножом. Таким манером гнали нас до самого вечера, пока не остановились у какой-то речки напоить лошадей. Отсюда погнали дальше, на всю ночь, как есть до рассвета. Опять остановились у речки, напекли в золе лепешек и, проглотивши их, тронулись дальше. Когда солнце поднималось на обед, мы уже вступали в аул Каракала, где пробыли целые сутки. На другой день, отойдя от аула с версту, туркмены остановились, заставили нас раздеться и разобрали нашу одежду — мы остались в одном белье, без сапог. После этого поделили нас между собой: меня с Петиным два туркмена погнали влево, остальных товарищей погнали вправо. Больше мы с ними не виделись.

Мы то поднимались в горы, то спускались вниз; то бежали по каменистому грунту или же вязли в песке. У меня и Петина ноги распухли, покрылись ранами. Видно, наших хозяев взяла жалость, потому что они перестали стегать нас нагайками. Почти в такую же пору, как и третьего дня, мы подошли к какой-то ихней крепости. Сейчас собрался народ, окружили нас, стали раздевать, бить, толкать, плевали в глаза или кидали навозом в лицо. И эти надругательства не прекращались до самой ночи. Потом нас с Петиным развели по разным кибиткам: он пошел к своему хозяину, а я к своему. Мой хозяин сейчас же заковал меня в железные путы, каждая в 15 или 20 фунтов весу, и приказал ложиться спать. Его звали Куль-Ильды. Он был очень бедный человек: ничего не имел, кроме кибитки и коня; жена у него была лет 25-ти, собой некрасивая, и детей двое, мальчик да девочка. На другой день меня послали собирать на топливо колючку и носить воду. Ходить приходилось босяком; голову обрили, дали какую-то шапку да трепаный халат. И Петина так же вырядили. Недели через две пришли к моему хозяину старики, что-то переговорили между собой, потом пришли ко мне, чтобы я переменил свою веру. Тогда я ответил: "Хоть вы зарежьте меня, но веры не переменю". А нужно вам сказать, что, еще когда нас разлучили, мы дали друг дружке клятву держаться своей веры. После моего отказа текинцы стали меня бить, хотели даже зарезать и зарезали бы, если б хозяин не заступился, не допустил. С Петиным было то же самое, и он отстоял свою веру. Текинцы не позволяли нам громко молиться или творить крестное знамение, так что мы все время молились "нишком" (про себя). Кормили, можно сказать, впроголодь: больше лепешками; раз в неделю давали баранину с рисом. Одно утешение имел — повидаться с товарищем, отвести с ним душу. Этого не запрещали, ходить по аулу мы могли, когда вздумается.