Завоеватель

– Тогда помочь мне тебе нечем. Встанешь на пути у Гуюка – он наверняка тебя уничтожит. – Старик хотел что-то добавить, но закрыл рот.

– В чем дело? Субэдэй, ты говоришь загадками. Твердишь, что на моем месте не поддержал бы Гуюка, но если я не поддержу его, меня уничтожат. Что это за положение?

– Положение простое, – улыбнулся Субэдэй и в первый раз открыто посмотрел на Бату. – Ты явился сюда не за ответами. Все, что нужно, сам знаешь. Тебя волнует, кто делит с Гуюком ложе. Может, его дружки злят тебя или вызывают твою зависть? – Багатур засмеялся.

– По мне, так пусть хоть с дохлыми козами ложе делит, – с отвращением заявил Бату. – Главное, человек он ничтожный, даже мечтать не умеет. У Гуюка одна только хитрость, а властителю народа нужен ум. Только не говори, что он будет хорошим ханом.

– Он будет ужасным ханом, – ответил Субэдэй. – При Гуюке народ зачахнет или разбежится. Но если не ты, кто выступит против него? В любом случае уже слишком поздно. Ты уже едешь на курултай; там принесешь клятву Гуюку, и он станет ханом.

Бату удивленно захлопал глазами. Его воины остались в долине в дне с лишним езды отсюда. Субэдэй мог об этом знать, только если соврал, что у него больше нет дозорных. Небось старики приезжают к нему пить чай и потчуют орлока новостями.

– Для простого пастуха ты многовато знаешь.

– Люди всякое болтают – как ты, например. Болтают, словно нет других занятий. Ты хотел сказать, что поступаешь правильно? Может, и так. А теперь оставь меня в покое.

Бату подавил раздражение.

– Я приехал спросить, как поступил бы Чингисхан. Ты ведь его знал.

Субэдэй ухмыльнулся, оскалившись. Двух боковых зубов не хватало, их отсутствие выдавала запавшая щека. Кожа так обтягивала кости, что нетрудно было определить форму черепа.

– Твой дед не знал компромиссов. Понимаешь, что это значит? Многие твердят: я верю в это, а я – в это. Но не отступят ли они от веры, если жизнь их детей будет в опасности? Отступят. А Чингис не отступил бы. Враги угрожали перебить его детей, а он в ответ: давайте, но учтите, что цена за это будет неимоверной. Спалю города, истреблю целые народы – и все мне будет мало. Сам подумай и скажи: поддержал бы он такого хана, как Гуюк?

– Нет, – буркнул Бату.

– Ни за что и никогда, сынок. Гуюк – ведомый, а не вождь. Одно время он даже за тобой по пятам ходил. Для плотника или для мастера, который делает плиты для крыш, это не слабость. Сплошные вожаки – тоже плохо, они стаю на части разорвут. – Субэдэй почесал пса за ухом; тот заурчал и облизал ему руку. – Верно, Тэмуджин? Не всем же быть такими, как ты!

Продолжая урчать, пес лег на живот и вытянул передние лапы.

– Ты назвал пса в честь Чингисхана? – изумился Бату.

– А что? – хмыкнул Субэдэй. – Мне понравилось. – Он снова поднял голову. – Человек вроде Гуюка никогда не изменится. Он не может однажды решить, что поведет за собой народ, и рассчитывать при этом на успех. Лидерство в нем не заложено.

Бату положил руки на деревянную балку. Пока они разговаривали, начало садиться солнце, вокруг переплетались сгущающиеся тени.

– Но если я дам Гуюку отпор, меня уничтожат, – тихо проговорил он.

Субэдэй лишь плечами пожал.

– Возможно. Наверняка не скажешь. Твой отец Джучи не побоялся отделиться от народа. Он не признавал компромиссов. Словом, того же поля ягода.

– Ничего путного у него не вышло.

Бату глянул на старика, но во мраке черты Субэдэя едва просматривались.

– Ты слишком молод, чтобы понять, – заявил багатур.

– А ты попробуй объяснить, – отозвался Бату, чувствуя пристальный взгляд старика.

– Сынок, людям всегда страшно. Может, ты проживешь долгую жизнь и поймешь это. Порой мне кажется, что я живу слишком долго. Мы все умрем. Умрет моя жена, я, ты, Гуюк – все, кто тебе встречался. Люди пройдут по нашим могилам, не ведая, смеялись ли мы, любили или ненавидели друг друга. Думаешь, их заинтересует, как мы жили? Нет, их будет интересовать лишь суета своей собственной короткой жизни.

– Не понимаю, – с досадой признался Бату.

– Это потому, что ты слишком молод, – пожал плечами Субэдэй и тихо вздохнул. – В этой долине могут лежать кости, останки мужчин и женщин, некогда считавших себя важными особами. Мы о них думаем? Разделяем их мечты и страхи? Конечно, нет. Для живущих они ничто, мы даже имен их не знаем. Одно время я хотел, чтобы меня помнили, чтобы через тысячу лет люди говорили обо мне. Сейчас же мне все равно, ведь от меня останутся только пыль и дух. Может, одна пыль, но я надеюсь, что и дух. С возрастом поймешь: важно одно и только одно – то, что ты жил по совести и чести. Без совести и чести быстрее не умрешь, но станешь ничтожнее пыли на сапогах. Пылью ты станешь в любом случае, но зачем короткую жизнь проживать впустую? У твоего отца ничего не получилось, но он был сильным и искал лучшей доли для своего народа. Он жил не впустую. О большем и мечтать не приходится. – Долгая речь утомила старика. Он откашлялся и плюнул на землю. – Жизнь коротка, Бату. Эти горы будут стоять здесь и после меня, и после тебя.