Завоеватель сердец

Когда впереди наконец показался донжон[6] Харкорта, на небе уже перемигивались первые звезды, а на земле вовсю властвовали сумерки. Подъемный мост замка был все еще опущен, и стражник у ворот поджидал юношу. Рауль въехал во внутренний двор; передав Версерея одному из грумов, зашагал к главному зданию, затем быстро взбежал по наружной лестнице к двери, что открывалась в огромную залу.

Как он и предполагал, Гилберт уже был здесь, гневно пересказывая все перипетии стычки отцу и Эйдесу, который сидел верхом на одной из скамеек, захлебываясь от хохота. Рауль с грохотом захлопнул за собой дверь и отстегнул накидку с плеч, швырнув ее в угол. Отец, нахмурившись, взглянул на него, но в глазах его читались растерянность и недоумение, а не гнев.

– Хорошо, нечего сказать! – бросил он. – Ну, что скажешь в свое оправдание, малыш?

– Вот это! – произнес Рауль, входя в круг света, который отбрасывали стоявшие на столе свечи. – Я слишком долго сидел дома без дела, закрывая глаза на то, чего не в силах исправить. – Он посмотрел на Гилберта, кипящего негодованием по другую сторону стола, и на Эйдеса, который все еще посмеивался себе под нос. – Год за годом совершается скотство и непристойности, подобные тем, свидетелем которых я стал сегодня, а мужчины вроде Гилберта и Эйдеса грабят, разоряют Нормандию ради удовлетворения собственной похоти, плевать им на благосостояние нашего герцогства. – Рауль коротко и зло хохотнул, заметив, что у Эйдеса от изумления отвисла челюсть, после чего вновь устремил взгляд на отца, по-прежнему пребывающего в растерянности. – Ты дал мне меч, отец, и я поклялся, что воспользуюсь им ради благого дела. Клянусь Богом, я сдержу слово и буду сражаться им за Нормандию и справедливость! Смотрите! – Выхватив меч из ножен, Рауль повернул его плашмя, показывая руны, выгравированные на лезвии. Дохну́л холодный ветер, потянуло сквозняком, язычок свечи задрожал, и отблески пламени, словно живые, побежали по стали.

Хуберт наклонился, чтобы прочесть руны, но тут же покачал головой – надпись была сделана на чужом языке.

– Что здесь написано? – пожелал узнать он. – Раньше я как-то даже и не думал об этом.

– Братец Книгочей наверняка уже все знает, – решил подшутить над братом Гилберт.

– Да, знаю, – подтвердил Рауль. – В переводе на наш язык надпись эта, отец, означает следующее: «Le bon temps viendra».

– Ну и что тут особенного? – разочарованно протянул Эйдес.

Рауль бросил на него быстрый взгляд.

– А я вижу тут много чего особенного, – ответил он и со стуком бросил меч обратно в ножны. – «Хорошие времена обязательно наступят» тогда, когда те, кто ведет себя подобно грабителям с большой дороги, не смогут более бесчинствовать безнаказанно.

Хуберт озадаченно уставился на Гилберта.

– Чтоб меня разорвало, парнишка окончательно спятил? Что это за разговоры, сын мой? Послушай, не стоило так кипятиться из-за какой-то черни! Я не говорю, что Гилберт прав, но, насколько понимаю, ты угрожал ему мечом, а это очень плохо и дает ему основания жаловаться на тебя.

– Что до этого, – проворчал Гилберт, – то я вполне способен позаботиться о себе сам и не держу зла на глупого мальца, можешь мне поверить. Я рад уже хотя бы тому, что у щенка течет в жилах кровь, а не вода, как я всегда подозревал, но в будущем советовал бы ему не соваться в мои дела.

– Что до будущего, – ответил Рауль, – то ты станешь держать свои лапы подальше от той девчонки, Гилберт. Я хочу, чтобы ты хорошенько это усвоил!

– Да неужели? – вскинулся Гилберт, вновь начиная заводиться. – И ты полагаешь, я вот просто возьму и последую твоему совету, а?

– Нет, – сказал Рауль и неожиданно улыбнулся. Улыбка его походила на солнце, после бури выглянувшее из-за тучи. – На рассвете я уезжаю в Бомон-ле-Роже, так что тебе придется последовать совету моего повелителя, а не моему.

Рука Гилберта метнулась к рукояти ножа.

– Ах ты проклятый доносчик! – запинаясь, пробормотал он. – Значит, ты намерен добиться, чтобы меня объявили вне закона, так, что ли?

Хуберт оттолкнул его на место.

– Довольно ерунды! – заявил он. – Рауль не станет доносить на тебя, но если слухи о твоих шалостях дойдут до Рожера де Бомона, то разговор у него с тобой будет короткий. Словом, завязывай со своими выходками. Что до мальчишки, то он возбужден и ему надо поужинать, чтобы успокоиться.

– Но что это за разговоры о справедливости и намерении покинуть Харкорт? – спросил Эйдес. – Что парнишка имеет в виду?

– Ничего, – отрезал Хуберт. – Дело не настолько серьезное, чтобы из-за него уезжать из дому, а когда они поедят, то пожмут друг другу руки и забудут о сегодняшнем происшествии.

– С большой охотой, – тут же согласился Рауль. – Однако, с твоего позволения, отец, я уже завтра еду в Бомон-ле-Роже.

– Но зачем? – спросил Хуберт. – Что ты там будешь делать?

Рауль ответил не сразу, несколько мгновений он стоял молча, глядя на колышущиеся огоньки свечей. Наконец взглянул в лицо отца и заговорил совсем другим тоном, серьезным и нерешительным: