Завоеватели

Хильзен посмотрел на своего спутника сбоку. Сидит себе на старой баррикаде. Прикрыл глаза и греется на позднем осеннем солнышке. Не человек, а воробей. В конце концов, может быть, Иннет и прав: кто такой этот Синяка перед Одо фон Хильзеном? Хильзен не много отодвинулся.

Синяка даже не заметил этого. Мысленно он был уже в пустом доме, в развалинах, слева от Хильзена. У него и раньше получалось видеть сквозь стены и проникать в мысли других людей (чаще всего — приютского повара), но никогда еще это не было так сильно, так очевидно. Толчок — и Синяка как будто стал тем самым человеком, что таился среди развалин. И теперь видел Хильзена глазами ненависти и страха: костлявый юнец с барскими замашками. Расселся, будто у себя дома! Скаля зубы, человек поднял арбалет.

Хильзен услышал слева от себя тихий шорох, как будто пробежала мышь. В тот же миг Синяка что было сил толкнул его, и Хильзен, не успев даже крикнуть, упал на мостовую. Туда, где только что сидел молодой Завоеватель, вонзился арбалетный болт.

Теперь Синяка смотрел на происходящее уже своими глазами. Он выпрямился. Человеку с арбалетом показалось, будто Синяка вырос перед ним из пустоты. Солнце светило Синяке в спину, и русые волосы, пронизанные лучами, стали золотистыми. Юноша побледнел, и его смуглое лицо стало пепельным. Свет как будто окутал Синяку с головы до ног.

Синяка вытянул руки ладонями вперед, обращая их в сторону пустого дома. Второй болт, свистнув, пролетел мимо синякиного уха. Юноша повернул ладони к себе, словно вытягивая невидимую сеть. Из развалин нехотя, как бы против своей воли, выбрался тощий человек с арбалетом. Его трясло. Прямо перед ахенцем высилась стройная фигура, объятая серебряным пламенем.

— Оставь оружие, — проговорил тихий мальчишеский голос, разрушая очарование страха.

Человек присел и осторожно положил арбалет на камни. Когда он выпрямился, страшная тень уже исчезла. На груде развалин стоял босой парнишка, загорелый до черноты. И совершенно безоружный.

— Эй, не бойся, — сказал паренек.

У ахенца затряслись губы. Теперь он вовсе не понимал, почему подчинился, почему оставил арбалет вместо того, чтобы пристрелить своих врагов из засады. Как вообще получилось, что он послушался приказаний какого-то оборванца?

— Зачем ты стрелял? — спросил Синяка.

Человек слегка отступил, пошатнулся и вдруг завизжал, разбрызгивая слюну:

— Гады! Гады! Убью вас! Гады!

Хлопнул выстрел. Человек застыл с раскрытым ртом и повалился затылком в выбитое окно пустого дома. Синяка спрыгнул с груды камней и увидел Хильзена, который дунул в дымящееся дуло своего пистолета и пристально поглядел на него своими злыми черными глазами.

Синяка казался очень усталым. И как будто постаревшим. Когда он тяжело привалился к Хильзену плечом, тот поморщился, но ничего не сказал.

Синяка вздохнул и перевел дыхание.

— Устал я, — сказал он виновато. — Не понимаю, что со мной. И есть очень хочется. Ты убил его?

— Надеюсь, — пробормотал Хильзен. — Как тебе удалось его выманить, а?

Синяка не ответил. Он снова повернулся в сторону залива, к людям, которых заметил еще прежде, и встал.

— Кого ты там увидел? — спросил Хильзен, засовывая пистолет за пояс.

— Это Норг, — уверенно сказал Синяка, — и с ним кто-то…

— Баба, кто же еще, — сказал Хильзен, пожимая плечами. — Норг — известный любитель юбок.

— Это не женщина. — Синяка вдруг рассмеялся. — Идем-ка.

Он легко зашагал под горку к заливу.

Синяка не ошибся — на набережной действительно гулял Норг. Одетый в куртку без рукавов, он был, как обычно, с головы до ног был увешан оружием. Возле него крутилась девчушка лет пяти, с круглыми серыми глазами и двумя толстенькими короткими косичками, которые болтались, как собачьи уши. Девочка была плотно закутана в огромный серый платок, завязанный на спине большим узлом. Платок мешал ей, но она стойко терпела неудобство. Кожаные башмаки, которые были ей велики, норовили свалиться при каждом шаге, и она то и дело притоптывала ножкой.

У Хильзена отвисла челюсть.

— ЧТО ЭТО, Норг? — пробормотал он чуть ли не в ужасе.

Норг побагровел от смущения и прикрикнул на ребенка, после чего пожал плечами.

— Это Унн, — глупо сказал он. — Привет, Синяка. Проклятая баба всучила мне своего гаденыша, чтобы я с ним, значит, повозился, пока она что-то там варит…

Он с затаенной нежностью покосился на «гаденыша». Хильзен, все еще ошеломленный, переводил взгляд с ребенка на Норга.

— Чья она? — переспросил он.

— Да бабы одной! — с досадой ответил Норг.

— Ты что, всерьез загулял с мамашей?

— Угу, — буркнул Норг, глядя себе под ноги. — Я бы женился на ней. А что? Она ласковая. И ни слова по нашему не понимает. Я к ней приду, принесу еды, она сварит и бух на стол миску. Я ем, она смотрит. Погладишь ее — ревет. Тихо ревет, боится. Ты бы узнал у нее, Синяка, почему она все время плачет? Я ее, по-моему, ни разу не обидел. Вон она идет.