Завоеватели

Он глядит в окно, сжав кулаки, затем снова обращается к Николаеву:

— Ну, началась сумятица… Иди вниз. Прежде всего машины в одну линию, одну за другой. Затем заграждение и ряды безработных.

Николаев уже внизу, очень приметный в своей белой каске, суетится, машет руками. Машины с грохотом перемещаются и выстраиваются. В тени ожидают двести-триста человек в лохмотьях, почти все сидят на корточках. С каждой минутой их становится больше. Те, что подходят, с тупым видом спрашивают о чём-то первых, а затем садятся на корточки позади них, чтобы тоже оказаться в тени. Я слышу за собой голос:

— Была атака на первый и третий понтонные мосты.

— Ты был там?

— Да, комиссар, на третьем.

— Ну и как?

— Они не выдержали пулемётного огня. Теперь готовят мешки с песком.

— Хорошо.

— Полковник велел передать вам вот это.

Слышу, как разрывают конверт.

— Ещё людей? Да, конечно! — раздражённо говорит Гарин. И вполголоса: — Боится, что не сдержит.

Внизу всё больше оборванных людей. У самой кромки тени идут споры за место.

— Гарин, внизу собралось самое малое пятьсот человек.

— Из комитета докеров по-прежнему никого?

— Никого, комиссар, — отвечает секретарь.

— Тем хуже.

Он приподнимает штору и кричит из окна:

— Николаев!

Толстяк поднимает голову, хорошо видно его лицо. Подходит к окну.

Гарин бросает ему стопку нарукавных повязок, которые он достал из ящика своего стола:

— Бери тридцать парней, напяль им повязки и начинай раздавать оружие.

Отходит от окна, а снизу слышится голос Николаева:

— Да ключи же, господи!

Гарин снимает со связки маленький ключик и бросает в окно, толстяк ловит его в сложенные лодочкой руки. Вдали на дороге показываются санитары, несущие на носилках раненых.

— Двух красногвардейцев на дорогу! Боже великий! Сейчас никаких раненых здесь!

На мгновение ослеплённый отражением солнца в пыли и на стенах, я отворачиваюсь. Всё как в тумане. Пятна пропагандистских плакатов на стенах кабинетов, тень Гарина, безостановочно снующая туда и обратно… Глаза быстро привыкают к полумраку. Сейчас эти плакаты становятся реальностью… Гарин снова подходит к окну.

— Николаев! Раздавать только ружья!

— Хорошо.

Толпа безработных, всё более и более плотная, окружённая полицейскими в форме и людьми из забастовочных пикетов, посланных, вероятно, Клейном, клином движется к двери: ружья находятся в погребе. Толпа огромная, но по-прежнему умещается в тени. На солнце рядом выходят два десятка человек с нарукавными повязками — их ведёт секретарь.

— Гарин, тут ещё явились с повязками!

Он смотрит в окно.

— Грузчики от докеров. Прекрасно.

Всё стихает. Как только мы начинаем чего-нибудь ждать, нас снова обжигает жара. Внизу невнятный ропот, тихие возгласы, стук деревянных башмаков, толкотня, трещотка бродячего торговца, крики солдата, который его гонит. Свет бьёт в окно. Спокойствие, полное тревожного ожидания. Ритмичный и всё более чёткий звук шагов идущих строем людей; резкий звук — остановились. Тишина. Невнятный шум голосов… Шаги человека, поднимающегося по лестнице. Секретарь.

— Пришли грузчики от комитета докеров, комиссар.

Гарин, написав что-то, перегибает листок.

Секретарь протягивает руку.

— Нет!

Комкает бумагу и бросает в мусорную корзину.

— Сам пойду.

Однако подходят другие секретари с бумагами. Читает: «О Гонконге потом!» — и бросает донесения в ящик стола. Входит кадет.

— Комиссар, полковник просит людей.

— Через четверть часа.

— Он спрашивает, сколько их будет.

Мы ещё раз выглядываем в окно: теперь толпа, по-прежнему держась в тени, растянулась до конца улицы; от движения стольких людей она колышется, как море.

— По меньшей мере полторы тысячи.

Секретарь всё ещё ждет. Гарин вновь пишет и на этот раз отдаёт ему приказ.

Опять звонит внутренний телефон.

— …

— Какие мятежники, чёрт побери?

— …

— Ты должен был это знать!

— …

— Ну ладно, как им удалось подойти?

— Несколько банков? Хорошо. Пусть атакуют.

Вешает трубку и направляется к выходу.

— Мне с тобой?

— Да, — отвечает он уже из коридора.

Спускается. Люди с нарукавными повязками, только что отобранные Николаевым, выносят из подвала ружья. С крыльца их раздают безработным, уже почти построившимся. Но тут грузчики из комитета докеров поднимаются с ящиками патронов; вооружённые смешиваются с безоружными, которые пытаются взять патроны, прежде чем получили ружьё… Гарин кричит на скверном китайском, его не слушают. Тогда он идёт к открытому ящику и садится на него. Раздача прекращается. Передние не продвигаются, а задние пытаются понять, в чём дело… Гарин быстро отводит безоружных, а впереди выстраивает вооружённых. Они подходят по трое, получают боеприпасы, но с такой раздражающей медлительностью… В подвале грузчики с шумом вскрывают всё новые ящики, орудуя клещами и молотком… И вновь слышится, как только что, мерная поступь идущих строем. Из-за толпы ничего разглядеть нельзя. Гарин бросается к крыльцу и всматривается.

— Кадеты!

Это действительно кадеты, их ведёт Клейн. Грузчики, кряхтя, поднимаются наверх, согнувшись под тяжестью широких бамбуковых палок, к концам которых подвешены новые ящики с патронами… Клейн подходит к нам.