Завтра я стану тобой

Сердце камнем ушло в пятки. Окно, обрамлённое кружевными шторками, задрожало перед глазами, опасно покачнулось, но выстояло. Если госпожа Стоун вызывает к себе, значит дело плохо. Очень плохо. И, что самое ужасное, каких жутких догадок ни строй, всё непременно окажется ещё хуже. Я называла это правилом Стоун. Негласное правило, влияющее на действия в простой арифметике Сириллы Альтеррони. Тщетно попыталась вспомнить провинность, за которую меня можно было наказать, но ничего не шло в голову. Разве что, сегодняшнее опоздание. Но Стоун сама опаздывает, и ловить соринки в чужих глазах с её стороны было бы глупо.

– Увы, не могу обрадовать вас, госпожа Альтеррони, – крылышки Шири поднялись и развернулись. – Мне так хочется признаться, что я пошутил, но жизнь – тяжёлая штука.

– Я поняла, Шири!

Вместо того чтобы стремглав побежать в кабинет руководительницы, я ринулась к своему столу. Кинула сумку в шкаф, набросила на плечи белую накидку униформы и, усевшись в своё кресло, открыла блокнот. Карандаш дрожал в руке, выписывая в воздухе нелепые загогулины. Щёки полыхали огнём. В голове крутилось одно: записать! А потом можно и отправиться на экзекуцию.

– Можно? – дверь кабинета скрипнула, и в проёме показалась голова в голубой косынке.

– Подождите! – оборвала я.

Женщина, изобразив недовольную гримасу, исчезла за дверью. Через секунду из коридора донеслись приглушённые возмущения. Чувство невыполненного долга стиснуло сердце, заставив его на мгновение остановиться. А ведь мне ещё и к Стоун тащиться!

Но прежде, чем портить себе жизнь, нужно зафиксировать отправные точки. В голове, цепляясь друг за друга, вертелись четыре слова. Бессамори. Эринберг. Колбасница. Гостиница. Всю дорогу до амбулатории я повторяла их про себя в разном порядке, строя мыслимые и немыслимые ассоциации, но одно из них непременно забывалось.

Послюнявила пальцы, словив на себе брезгливый взгляд обожжённой крали. Обложка блокнота стукнулась о столешницу. Страницы, потрёпанные по краям, побежали назад, показывая фамилии, даты явок, сведения о выданных освобождениях от работы. Я привыкла писать вразнобой, просто открывая блокнот на первом попавшемся чистом листе.

Наконец-то! Чистая страничка! Переплёт нежно хрустнул, открывая разворот…

В следующее мгновение я сама почувствовала себя ошпаренной. Когда кипяток попадает на кожу, первое время боль не ощущается. Лишь потом она накатывает неотвратимой волной, принося с собой багрянец воспаления и пузыри. Вот и я словно зависла в этом растянувшемся мгновении, что приходит перед болью. Воздух затвердел и стал стеклянным. Кожа онемела. Онемела голова. Онемели и мысли, превратившись в тяжёлые камни.

– Что? – только и смог выговорить задеревеневший язык.

– Всё хорошо, госпожа Альтеррони? – Шири оторвался от посетительницы и бросил в мусор охапку использованных бинтов. – Вы побледнели.

Сделала вдох. Выдох. И снова – вдох. Ни к чему плодить лишние слухи. Ни к чему.

– Малокровие, – отозвалась я. – Прибрали бы его Разрушители.

– Вам нужно есть больше мяса! – Шири со знанием дела погрозил пальцем. – Покровители не зря велели людям употреблять животных в пищу!

Слова Шири утонули в гомоне мыслей. Онемение отступало, только его место занимала не боль, а тревога. И ужас. Пронзительный ужас.

С разворота блокнота на меня смотрели кривые буквы, выведенные детской рукой. Они убегали со строчек, падали плашмя, словно их вычерчивали с закрытыми глазами. Четыре слова. Ни одной запятой. Четыре слова, оставляющие мурашки на коже. И уйму вопросов, распирающих голову.

«Споси нас тетя гатрэ», – кричали буквы.

***

– Альтеррони? – госпожа Стоун указала сухой рукой на кресло для посетителей. Казалось, что её загнутые ногти вот-вот продерут дыру в пространстве. – Садитесь сейчас же.

Как же я люблю госпожу Стоун за безупречный такт и хорошие манеры! Но ещё больше я люблю себя обманывать. Особенно в подобных ситуациях, когда просто необходимо себе это внушить.

Я нехотя протопала по половицам к столу исполняющей обязанности верховной жрицы и опустилась в кресло. Бордовый бархат обивки показался колючим, как наждак. Начало разговора не предвещало ничего хорошего.

– И что вы скажете в своё оправдание? – Стоун зыркнула ледяными глазками из-под густых бровей. – Я жду.

– В оправдание? – слова застряли между зубами, как волокна отварного мяса. Квадрат окна неожиданно показался слишком ярким, а воздух – слишком терпким. – Я ни в чём не провинилась, госпожа Стоун!

– Не провинились, говорите?! Вы не обслужили два адреса в дежурный день, – госпожа Стоун покачала головой. Хорошо ещё, что пальцем не погрозила. – В чём причина?

Кислота подступила к горлу. Живот скрутило спазмом. Этого ведь не может быть! Просто не может! Но осуждающий взор Стоун говорил сам за себя. Непоправимое случилось. И теперь оставалось выяснить, каким образом.

– Я прошла все адреса! – даже в разговоре с начальством я старательно избегала унизительного слова «обслуживать». – На одном, правда, мне не открыли дверь.

– Проспект металлургов, дом двадцать пять, – Стоун наморщила щёки.