Завтра наступит вчера

— Не отвлекайся! — проигнорировал мелкое подхалимство муж.

— А, ну да! Вот я и говорю: вышла, слышу — он лежит. И говорит так сладко, чуть дыша: «Ах, Васса, как ты хороша!»

— Васька, кончай придуриваться!

Василиса помолчала.

— Влад, я никогда ни о чем тебя не просила. А сейчас прошу: пожалуйста, давай оставим этого щенка. Он нужен мне.

Владислав посмотрел на жену. Ее серые глаза огромно темнели на побледневшем серьезном лице. Далматинец смешно чавкнул во сне и вздохнул. За ним вздохнул и хозяин.

— Предупреждаю на берегу: я буду выгуливать его только по вечерам. По мере возможности.

Серые глаза залучились.

— Спасибо, Владик. Ты посмотри, какая прелесть! Правда, он классный?

Исследователи черно-белых пятнышек совсем забыли о времени. Первым опомнился Влад.

— Мать честная, Васька! Мы же опоздали! Ну что за свинство такое, вечно опаздываем! Снова придется врать. Давай бегом одеваться!

— О-о-о, милый, хочу буженину и салат «Оливье», — плотоядно простонала Васса.

— Тогда вперед, гурман мой васильковый! — скомандовал муж и потащил ее к шкафу с одеждой.

Глава 3

8 октября, 1982 год

Сна не было, так — провалы полудремы, связанные обрывками воспоминаний. Игорь — сверкающим горячим счастьем скользящий вниз по перилам, — она согласилась стать его женой.

— Я хочу, чтобы ты была всегда со мной.

— Всегда-всегда?

— Всегда! Всю жизнь! Русалочка ты моя… — горячий шепот щекочет ухо.

Первая ссора. Приехала из Одессы, от бабушки и отправилась не домой — к маме. Непонимающие, полные обиды глаза.

— Как ты могла целых два часа провести без меня?! Как могла ты, моя жена, не сообщить о приезде?

Рождение Стаськи — мама, Юлька, Васса, Влад. Все — с роскошными розами и ее любимыми осенними астрами. Акушерка — Владу:

— Принимай, папаша, дочку! Приходите еще, такие, как ваша жена, дарят красивых детей. А красота ласкает душу, небось сам знаешь! — весело подмигивает акушерка.

Игоря нет — защита диплома. Похороны отца. И обвал горя — ожидаемого, но всегда внезапного. Игорь — в Ленинграде, у матери, приехать не смог. Первые признаки охлаждения — устал, некогда, измотан. Отчуждения — все врозь: отпуск, друзья, отдых. Когда это началось? Почему? По чьей вине? Наверное — ее. Зачем тогда, весенним вечером, она сказала «да»? Слишком влажными были карие глаза, горячим — шепот, нежными — губы? Ведь не любила же! Так, играла в любовь. Вот и доигралась — рыбья кровь, русалка хренова!

Звонок будильника. Подъем. Стаську — в школу. Себя — на работу. Десять ступенек — от лифта вниз. Дорога — на автомате. «Кузьминки» — «Площадь Ногина» — «Щербаковская» — Телецентр. «Девятка», как всегда, битком набита. Над ухом — привычный бубнеж.

— А я ей говорю: «Дуреха, закажи сразу просмотр и монтажи, а то будешь потом дожидаться «до морковкиной загвины», как бабка моя говорила. Со съемки вернемся — и сразу в просмотровую, закодируешь. Времени же до одиннадцати — навалом!..

— Вчера кошка в студию забежала, представляешь?! А у меня на озвучке Иванов из «Малого», зануда еще та! Как поднял бучу: вы не готовы, это непрофессионализм! Как будто я ее под стол засунул…

— Вчера отэфирил. Опять на ушах стояли. Только на «Орбите-2» поймали. Представляешь, грудь голая в кадре! Вырезали, конечно…

— Слыхал, Корвич в эфире ляпнул: соло на сексофоне? С премией бедолагу прокатили.

— А я видел его на днях в баре: то-то рожа у него опущенная, как у слона хобот…

Привычная болтовня успокаивала, вытягивая из боли, тупой и вязкой, ставшей за эти дни привычной, словно чашка кофе по утрам.

Молоденький милиционер-очкарик (новенький, кажется) внимательно рассматривал пропуска, тщательно сверяя оригинал с копией. Народ, скапливаясь, раздражался и злился, расценивая добросовестную проверку как досадную помеху на пути — быстрее, быстрее — к монтажу, съемке, эфиру, озвучке и прочим прелестям телевизионной сумасшедшей жизни, без которой Лариса не мыслила своей собственной. Внезапно ее запястье стиснула чья-то липкая холодная рука.

— Ларочка, доброе утро! А я смотрю: ты или не ты? Почему такая бледная? И синяки под глазами. — Два светлых буравчика засверлили под бровками домиком.

«О, Боже! — мысленно простонала Лариса. — Только ее не хватало!» Перед ней стояла Тамара Ландрэ, прозванная «баландой» — такая она была липкая, худосочная и мутная, словно тюремная баланда. Лариса вежливо поздоровалась.

— Доброе утро, Тома! Я вчера слегка отравилась: колбасу съела. Из нашего заказа, между прочим.

— Да ты что?! — радостно взвизгнула Баланда. — Вот! Я все время говорю: надо наших профсоюзных деятелей тряхануть как следует! Небось спелись с торгашами и химичат! А вот на следующем профсоюзном собрании я обязательно выступлю и…

— Тамара, какая у тебя красивая кофточка! И как к лицу! — перебила ее Лариса, зная, что заткнуть этот фонтан злоречия можно только комплиментом.