Завтра наступит вечность

– Это я понимаю, – сказал я. – Я не понимаю другого: почему надо выходить из драки, когда есть все шансы победить?

– Взять власть, пригнуть конкурентов и поставить Россию во главе цивилизации? – с ходу уловила Надя. – Зачем?

– Хотя бы для того, чтобы изжить комплекс унижения.

– Допустим. А еще?

– Чтобы быть уверенным в завтрашнем дне, – произнес я с запинкой.

– В мире господства, доставшегося даром? В мире, где Россию не станет ненавидеть только ленивый? Ой ли?

– В мире, где будет выгодно быть россиянином, – возразил я, – хотя бы человек не имел ни капли славянской крови. Как Абрам Ганнибал. Все теории, основанные на общности крови, – идеология идиотов и руководящих ими подлецов. Общность культуры – уже существеннее, хотя можно плясать в чуме под бубен и быть при этом россиянином. Тот, кто осознал себя россиянином, тот им и стал, будь он хоть папуас с кольцом в носу, и нечего тут усложнять. Все продуктивные идеи просты, очень просты.

– А если твой папуас не захочет становиться россиянином? – спросила Надя.

– Захочет. Почему чехи вдруг решили, что они скорее немцы, чем славяне? Что, обратный процесс невозможен?

– А почему ижоры вдруг решили, что они ижоры, а никакие не русские, как по паспорту? Почему кумыки никогда не захотят именоваться лезгинами и наоборот? Почему баски никогда не…

– Их проблемы!

– А по-моему, это проблема глиняных ног колосса. Кстати, контрпродуктивные идеи тоже, как правило, очень просты…

Стерляжий неожиданно вскрикнул и дернулся всем телом, не прекращая сна. Аскольд замычал и заворочался.

– Теория разумного эгоизма, – сказал я тише, но злее. – Кредо Корпорации. Пятый месяц только и слышу о выгоде. Иметь возможность поделиться – и оставить при себе. Сожрать тихо, под одеялом.

– Эгоизм тут ни при чем, – возразила Надя, – хотя надо признать, что обычно он менее страшен, чем идеализм. Россия в авангарде цивилизации? Это просто никому не нужно, и в первую очередь ей самой. Или, скажем так, очень преждевременно. Она не готова к таким подаркам. Одно дело толика платины, другое – весь мир в кармане. Мне даже страшно представить себе, что будет, если…

– Помню, помню, – перебил я. – Не дорого досталось – не больно жаль. Самодовольство и вырождение. Голодному надо дать не рыбу, а удочку. Только знаешь, на первый случай я бы все-таки дал ему рыбу. Рыбачить лучше сытым.

– А ты не боишься того, что насытившийся голодный не захочет рыбачить, а придет к тебе требовать рыбу вновь и вновь? Уже не просить, а требовать как само собой разумеющееся? Ты прогонишь наглеца, верно? А поскольку он будет сыт и силен, тебе не хватит слов – понадобится дубина. Пусть уж лучше разные варианты щучьего веления остаются в сказках…

– Не знаю, – сказал я. – Мрачная ты. По-моему, не все люди такие.

– Люди – не все. Большие человеческие коллективы – все до единого. Партии, секты, народы, страны… Разница в масштабах, но не в сути. У тебя будет выбор: подсадить Россию на иглу легкой жизни или хряпнуть ее по башке. Что ты выберешь?

– Наверное, все же подсажу на иглу…

– Тогда со временем ее хряпнет кто-нибудь другой. В желающих недостатка не будет, выпал бы удобный случай. А он выпадет, Свят! Корпорация сильна, но не всесильна и не всеведуща. Управлять миром ей просто не по зубам…

Она еще что-то говорила, но я уже не слушал и даже сделал вид, будто засыпаю, поняв, что она забила меня логикой. Надя – логикой! Вот уж чего от нее совершенно не требуется, так это логики, а требуется от нее совсем другое: чтобы она присмотрелась к Ивану Пескову, первому русскому на Луне, чтоб его, принюхалась к его флюидам и поняла, что он за фрукт и что у него на уме. Не мне же этим заниматься, я и не умею. Ну же, стихийный психолог, специалист по общению с людьми! Меня ты не послушала, так догадайся сама сделать это и сделай!

Где уж. Наверное, и у нее бывают сбои. У Аскольда – точно бывают, и часто. И со мной это, наверное, когда-нибудь случится, хорошо если ненадолго. Будь Надя машиной, я непременно вогнал бы ее в рабочий режим, но она человек, а я-то только по железу…

Есть мысли, достойные развития, есть мысли, которые надо давить в зародыше и еще прижигать каленым железом, а иные порождения ума можно пустить попастись, с удовольствием наблюдая за ними со стороны. Надя – механизм! Беспрекословно подчиняющийся моим командам!

Надо же такое выдумать.

Глава 3

– Хворосту! Хворосту! Гати€ к едрене-фене эту жижу!

Гусеницы танка вращались на задней передаче в глинистом месиве, как в масле, ошметки летели во все стороны. Ревел двигатель, стелился сизый дым. Понукаемые дрыном Пескова австралопитеки опасливо приближались бочком-бочком, чтобы швырнуть в грязь вязанку сучьев и тотчас удрать. Надя и Аскольд, вооруженные длинными шестами, подпихивали вязанки под гусеницы. «Крусайдер» почем зря крошил их в мелкую щепу, подминал под себя, топил и только сам оседал глубже. Глинистая прорва под ним, по-видимому, не имела дна.