Завтра наступит вечность

– Тогда понятно. Не привык еще. По первости с людьми всякое бывает. А на Витька не обижайся, он тоже тут первый раз. Племяш. Сестра упросила взять оболтуса, пока он с криминалом не связался. Сам бы я его ни за что не взял – больно тяжел, трудно ему будет. Он качок, мяса много, а толку чуть. Грыжа любит сильных, но легких. Гляди! – Без особых усилий Хлюст несколько раз подпрыгнул на корточках, как каучуковый мячик. – Понял? – Тут он поманил меня пальцем и, нагнувшись к моему уху, зашептал: – Есть к тебе одна просьба. Увидишь, что Витьку плохо, – помоги ему. Если случайно увидишь, конечно. Мы широко расходимся, один другого не всегда видит, а случиться с человеком может всякое. И с Витьком, и с любым другим. Да ты это сам, наверное, уже понял. Ты не обязан нам помогать, но ты помоги, а за мной не пропадет. Лады?

Я кивнул. Быть может, Хлюст был и прав. А если нет, формальное согласие меня ни к чему не обязывало. Кто там разберет: видел – не видел?

Глава 6

До заката я сумел сделать три ходки. Моя делянка оказалась открытым в бесконечность сектором, справа и слева ограниченным приметными скалами. Хлюст сдержал слово: мой сектор оказался не лучше и не хуже соседних. Хлюст также намекнул, что ближе километра от купола уже не осталось ничего стоящего и что наиболее выгодные в настоящее время места добычи находятся на расстоянии от полутора до двух километров. Дальше лежали еще более богатые места, но добываемый там металл, по словам Хлюста, не оправдывал затрат сил. В это легко было поверить.

Перемещать выход Лаза на Луне Крайней не умели. Возможно, рассчитывали на меня, но я не оправдал надежд. А стало быть, с течением времени ходки будут все удлиняться и удлиняться, а добыча падать, пока, наконец, инженеры Корпорации не изобретут какой-нибудь разборный тягач, по частям пролезающий в узкую дыру Кошачьего Лаза…

В мой сектор никто не совался, и я тоже не приближался к условной черте. Очень скоро я убедился в том, что бригада старателей устроилась куда лучше меня, надрывающегося под тяжестью самородков. Двенадцать человек сносили добычу не к Лазу, как я, а к разборной тележке, привезенной ими с собой. Тринадцатый выполнял функцию ломовой лошади, а четырнадцатый вообще не вышел «в поле», оставшись дежурным по куполу. К закату у Кошачьего Лаза громоздилась настоящая гора – не в тринадцать, а, наверное, в тридцать раз массивнее моей жалкой горки. Эверест рядом с болотной кочкой.

С трудом подавил я мучительное искушение пополнить кочку двумя-тремя самородками с Эвереста. Не знаю, почему я не сделал этого. То ли гордость взыграла, то ли не хотел попасться на воровстве. Глупо, да?

Утром исчез почти весь Эверест и половина моей кочки. Получалось, что я опять натаскал не того, чего надо… Выть в голос я не стал, зато едва не искрошил зубы напрасным скрежетом. Придавленная камнем записка извещала о том, что на сей раз мне удалось собрать 15,107 кило платины. Мой гонорар остался прежним – вода и воздух.

Кто сказал, что худо сидеть на хлебе и воде? Да это рай земной! Можно жевать. А главное, можно СИДЕТЬ!

Я вдруг почувствовал, что голоден, как волк, третью неделю подряд не видавший лосиного следа. Как медведь-шатун, не встретивший за ползимы скитаний ни одного лесника. Как клоп в давным-давно остывшей перине. Организм «включился» и напоминал, что внутренних ресурсов надолго не хватит.

Накануне Хлюст и вправду поделился со мною едой – безвкусным месивом неизвестной природы, заправленным в тюбик. В моем положении не стоило изображать гордеца – тюбик я взял, пропустив мимо ушей хамское замечание Витька, взял и высосал без остатка. Но все хорошо в меру. Сегодня я был готов хоть сдохнуть, но отработать свою еду. Сделаю норму – и пусть Витек не обижается, если в ответ на обвинение в нахлебничестве я заставлю его подавиться собственными зубами. Не сделаю – мне же хуже. Пусть он тогда издевается надо мной и занимает мою койку, я это заслужил.

Вчера я топтался возле оси своего сектора – сегодня решил попытать счастья ближе к краю и первую порцию платиноидов набрал довольно быстро. Вторая ходка едва не убила меня – мне попался крупный самородок, едва поместившийся в набрюшном кармане, и я, наверное, представлял собой потешное зрелище, ковыляя к Лазу походкой женщины, беременной тройней и притом на десятом месяце. Понятно, что потешным оно было для кого угодно, кроме меня.

А на третьей ходке все и случилось.

Приходилось ли вам ощущать землетрясение? Мне – ни разу, поэтому я только удивился и подосадовал, когда почва выскочила из-под меня, но нисколько не испугался. Есть, кстати, очень хорошее средство от всяческих страхов – сильная физическая усталость. Даже лучше водки. Я понимал наполеоновских солдат, которые садились и замерзали насмерть, потому что не могли больше брести по снежной русской пустыне. Убежден, им не было страшно.