Завтра утром

И вот он на свободе… не из-за Никки, конечно, а благодаря технологиям, которые пришли в криминалистику: по итогам теста на ДНК выяснилось, что убийцей мог быть кто-то другой, так что обвинение против Лироя Шевалье было не так обоснованно, как предполагалось вначале.

Никки вздрогнула. Она вспомнила безжизненные глаза Шевалье, когда он сидел на скамье подсудимых, не выдавая никаких эмоций, даже когда фотографии его любовницы и двух ее убитых детей предъявили присяжным. Даже когда один выживший ребенок давал показания и демонстрировал свои жуткие раны.

И вот он отбыл всего несколько лет из своего пожизненного заключения. Такое вот правосудие.

Она снова начала переворачивать страницы. Больше фотографий Шона Хока не было, да и Эндрю тоже внезапно исчез. На оставшихся нескольких снимках лица перед камерой перестали светиться; улыбки казались натянутыми, настроение — кислым.

Никки сохранила карточку с похорон Эндрю; поблекшая, она тоже лежала в альбоме. Как жестоко, подумала она, взяв ее в руки; несколько строк о его блестящей, но короткой жизни. Горечь охватила ее, как и всегда, когда она задумывалась о трагическом конце его жизни. Какая потеря. Она смяла проклятую карточку в кулаке и положила в сумочку: не выкидывать же в мусор, мать все равно найдет.

Пол в коридоре заскрипел, и Никки услышала, как покашливает отец. Она торопливо засунула альбом обратно в ящик и обернулась, как раз когда силуэт Большого Рона возник в дверях на фоне коридора. В руке он держал пистолет.

У нее едва не остановилось сердце.

— Я подумал, что тебе может понадобиться, — сказал он, зайдя в комнату.

— Пистолет? Зачем мне пистолет?

— Чтобы защитить себя. — Он протянул ей «кольт» мелкого калибра.

— Он заряжен? — Да.

— Черт возьми, папа, это опасно.

— Он на предохранителе, случайно не выстрелит.

— Да уж надеюсь. Папа, может, не стоит? Да нет, точно не стоит! У меня ведь нет даже разрешения на оружие.

— Ты умеешь стрелять. — Он положил ее пальцы на рукоятку пистолета, и холодный металл оказался удивительно знакомым на ощупь. — Умела, во всяком случае. Я брал тебя стрелять по птицам. И ты хорошо стреляла.

— Это было сто лет назад. И из ружья. Он хохотнул:

— Не делай меня старше, чем я есть. Кстати, я ведь брал тебя стрелять по мишеням. Из пистолета.

— Папа, но я не люблю оружия. Я не собираюсь бегать по городу с заряженным револьвером в сумочке или в ножной кобуре, как у тебя.

Он широко улыбнулся, и морщины прорезали его лицо.

— Должен признаться, что у меня в сумке оружия нет. Обещай, что ты этого не напечатаешь.

— Очень смешно.

— Ничего смешного, Петард очка, — сказал он, снова посерьезнев. — Дело Гробокопателя — не шутка. Оставь себе пистолет, или давай я поищу тебе что-нибудь более подходящее.

— Нет уж, спасибо. — Она представила, как отец предлагает ей автомат с магазином или вообще пояс с оружием, какие носят злодеи в спагетти-вестернах, которые он любит смотреть. — Этот вполне подойдет, только давай его разрядим. — Она вынула пули и высыпала их в карман.

— А что ты будешь делать, когда на тебя нападут? Бить пистолетом, что ли?

— Давай надеяться, что до этого не дойдет. — Пистолет внезапно потяжелел.

— Мне будет спокойнее спать, если я знаю, что ты можешь себя защитить. — Он снова улыбнулся, на этот раз слабо. — Будь осторожна, Николь. Мы с твоей матерью… мы любим тебя и не хотим, черт побери, тебя потерять.

У нее запершило в горле и выступили слезы, когда он по-медвежьи обнял ее. От него, как всегда, пахло сигарами и виски — сочетание запахов, которое она помнила с детства.

— Я тоже люблю тебя, папа.

— Вот и умница. — Отпустив ее, он вышел в коридор, и ступеньки заскрипели под его весом, когда он спускался к себе.

Никки села на кровати, держа в руке незаряженный пистолет. Ей это не нравилось, она вообще категорически была против оружия, но раз уж Гробокопатель проник в ее квартиру, ей действительно нужна защита.

Она положила «кольт» в сумочку.

Глава 21

Пора действовать. Он чувствовал это. Какое-то беспокойство. Необходимость. Голод, страстное желание, удовлетворить которое можно единственным способом. Он включил магнитофон, прослушал крики. Барбара Джин вопила отчаянно, панически, умоляюще, визгливо, а крики старухи свелись к жалкому мяуканью и молитвам… Он смикшировал их и теперь сидел за столом, водя пальцем по фотографиям в альбоме: вот после выпуска из университета, вот рабочая, а вот даже школьный выпускной. Он прикрыл глаза и стал представлять, как это будет звучать, когда он всех поймает, похоронит и запишет. Глаза бегали под ресницами, руки дрожали, и все-таки он улыбался, представляя их ужас, чувствуя их страх, думая, поймут ли они вообще, за что их наказывают, почему такое возмездие.