Читаем Завтра война полностью

Завтра война

Тут я не выдержал. То, что мы находимся внутри детектора лжи, я уже догадался — не ребенок. Иначе Богуну нет смысла перефразировать по три раза одни и те же вопросы. Но зачем заставлять меня по три раза повторять идиотские догадки?!

(То, что они идиотские, я понял, когда он показал мне видеоглаз и упомянул какой-то периметр Хайека. Теперь ясно, что вляпался я не в войну с инопланетянами, а в гнусные секреты военфлота.)

— Да я ведь уже говорил, товарищ кавторанг! — закричал я. — Корабли — неизвестной конструкции! Нас таким не учили! Да еще море это светящееся! Море — на Луне! И стреляют — без “здрасьте”! Ладно, для меня эти корабли — неизвестные. Но они-то должны были видеть, что летит обычный истребитель, российского производства. Они-то эфир слушали! Должны были знать, что учения идут неподалеку, а?

Пока я разорялся, Богуну прямо в руки, откуда из-под столешницы, выползла распечатка. Видимо, первичный результат тестов детектора лжи.

Результатами кавторанг, похоже, остался доволен. Он удовлетворенно кивнул и сказал:

— Остынь. И послушай, как это выглядело с их стороны. Орбитальная крепость, которая следит за подступами к периметру, видит, что из “Гремящего” выскочил истребитель. И летит прямо к секретному гелевому космодрому, на который в это время садится столь же секретный линкор. Охрана периметра на всех частотах орет: “Истребитель, прочь! Убирайся обратно! Будем стрелять!” Ты — ноль внимания. Понимаю: связь выключена. Но они-то об этом не знают! И о том, что твоя машина принимает участие в учениях, они тоже не знают, потому что тренировки пилотов Академии — это наше собственное дело. Мы не должны оповещать о них всю Луну. А ты прешь вперед — и они видят, что тебя надо сбивать, иначе каюк линкору. Так это тебе еще повезло, что “Горыныч” — маневренный истребитель, а у них зенитчики сонные оказались. Ведь ты вел себя не то как шпион, не то как сумасшедший! А потом, когда ты начал в эфир орать, что тебя инопланетяне атаковали, они поняли: ага, это кадет, парень скорее всего случайный. Сбивать его не надо. Но сажать — надо! И проверять — надо! Потому как, может, ты дурак, а может, и хуже — шпион, который на дурака косит.

— Вот вы меня и проверяете, — подсказал я. — А за что трое суток в карцере продержали?

— Ты, Пушкин, наверное, плохо жизнь знаешь.

— На то похоже.

— Предварительная официальная версия, которую нам спустила Генеральная Комендатура Луны, знаешь какая была? “Разбился в пределах периметра N”.

— Ого.

— Вот именно. Тебя, летуна, живьем похоронить могли. Тут как раз военная тюрьма неподалеку. Посадить тебя в одиночку, дело твое отдать ленивому дознавателю, потом потерять… И сидел бы ты до самой старости под номером “трижды шестнадцать” на глубине сто метров под лунной поверхностью. А запаянный гроб с твоими “останками” закопали бы с умеренными почестями в ближайшем купольном военном городке.

— И что же меня спасло?

— А откуда ты знаешь, что “спасло”? — Богун прищурился. Как написали бы в газетном очерке — “лукаво”, но если без газетчины, то “злобно”. — Может, у тебя фальшивый гроб еще впереди.

Но меня уже было не запугать. Я прищурился — надеюсь, столь же злобно, — и с расстановкой произнес:

— Вы — человек не из их песочницы. Преподавателя Академии не допустили бы ко мне, если б продолжали настаивать на том, что я разбился. Со мной работали бы только офицеры контрразведки флота.

— А недаром за тебя, Пушкин, Федюнин так хлопочет. Головы не теряешь.

— Так это товарищу каперангу спасибо?

— Да. В течение двадцати четырех часов он вышел через эскадр-капитана Тоцкого на адмирала Пантелеева. Тот связался с Генеральной Комендатурой Луны. А у Пантелеева такие полномочия, что ему были вынуждены сообщить правду. Которую адмирал не счел нужным скрывать от Федюнина, а тот — от меня. Контрразведке было, пожалуй, легче бочку мыла выпить, чем разрешить мне с тобой встретиться. Но в итоге мы все-таки достигли компромисса. Слушай официальную версию…

Вот такая жуткая история. О том, как меня чуть не угрохали свои. Из-за семи секунд, проведенных над периметром Хайека. Таким секретным, что даже на секретные карты его не нанесли.

Теперь я могу эту историю рассказать.

А тогда — не мог.

После разговора с Богуном меня переправили на Землю, в следственный изолятор контрразведки флота. А еще через неделю я вернулся в Академию. Пройдя через великое множество инструктажей и заучив как “Отче наш” официальную версию моих злоключений.

Меня сразу же обступили с расспросами. Мне трясли руку. Хлопали по спине.

Володя Переверзев проникновенно вопрошал: “Ну, старик, как оно?”

Коля Самохвальский улыбался, а в глазах его стояли слезы: “Уж не чаяли…”

А что я мог им рассказать?

Летел.

Нарвался на засаду.

Сбился с курса.

Отказали двигатели.

Падал.

Катапультировался.

Флуггер разбился.

Искали.