Завтра война

Поэтому ты заходишь в салон ургентного ура-гипноза, который, кстати сказать, выглядит как наша средняя синемашка, платишь символическую деньгу (как два коктейля “Заратуштра”), выбираешь программу, и опытный оператор психических процессов (я сразу представляю себе мою Иссу, красивую и молодую) загружает тебе ее прямо в мозги своим сладким, уверенным голосом: “Все путем, налицо лишь временные трудности, не надо печалиться, вся жизнь впереди…”

Наши, я помню, смеялись над этими салонами ура-гипноза, ерничали.

Вот, дескать, какие клоны тупые.

А я думал совсем о другом. А именно: в нашей Академии такие салоны тоже не помешали бы. Не знаю, как Коля или Володя, а я, может быть, тоже туда ходил бы… После карцера и общения с контрразведкой — так точно…

Наконец я допил ряженку, задернул тяжелую бархатную штору и мой персональный номер погрузился в сумерки.

“Семьдесят шесть часов”, — шепотом сказал я и бухнулся на кровать лицом вниз.

Пьянству — бой!

Хоть и говорили нам это сто, нет, двести раз за время учебы в Академии, а истина сия мне не приелась. Каждый раз ее вспоминаю, когда просыпаюсь с жутким похмельем. Так было и в то утро.

Голова чугунная, ноги ватные и никакие стимуляторы с душами сделать из тебя человека разумного не в состоянии.

Когда в мой номер вломился Коля Самохвальский, я чувствовал себя самой никчемной тварью во Вселенной. А вот Коля, наоборот, был как огурчик. И как ему удается?

— Вставай, кадет Пушкин. Нас ждет Завод имени Мира во Всем Мире.

— Чего? — осипшим голосом спросил я, приподнимаясь на подушке.

— Чего слышал.

— А может, я того… не пойду? Скажи, что я заболел…

— Никаких “не пойду”! — Коля был тверд. — Ты что, с ума сошел? — добавил он шепотом. — За такие дела тебя могут из делегации вообще исключить. И отправить в Академию первым же транспортом. Ты разве не понимаешь, что на нас все смотрят? Мы — номер один! Каждый наш шаг фиксируется конкордианскими журналистами! Мы же представляем здесь все Объединенные Нации!

Конечно, в то утро у моего Коли произошло временное обострение мании величия. Но все-таки на пятьдесят процентов он был прав. Не пойти на экскурсию значило как минимум вызвать недовольство Федюнина. А Федюнину — за его благосклонность ко мне — я теперь должен был ноги мыть и воду пить.

— И что на этом долбаном заводе? — спросил я, бочком пробираясь к душевой кабине.

— Там нам будут показывать, как в Конкордии собирают истребители.

— Типа мы роботов не видели.

— Так в том-то и прикол, что там не роботы! — возразил Коля.

— А кто?

— Кони в пальто! У них ручная сборка!

— Ручная сборка… — опешил я.

— Да!

— Так рентабельнее, что ли?

— Не уверен. Но вроде бы у них, по статистике, отказов аппаратуры в бою меньше, чем у нас…

Но это же жутко дорого! — крикнул я сквозь шум воды.

— Ты разве не понял еще — у “встанек” никто и никогда на вооружении не экономит.

Вообще-то да. Вооружение — это святое. Разве можно экономить на святом?

Я вышел из душа несколько порозовевшим — все-таки ледяная вода средство испытанное.

За столиком в гостиной сидел Коля, а перед ним стояли две пол-литровых баночки “Жигулевского”.

— Освежитесь пожалуйста, кадет Пушкин, — заботливым, медсестринским тоном сказал Коля. — А то вы на мумию похожи. Тутанхамона.

Вот это было по-товарищески! По-нашему!

— А что там у нас после завода? — спросил я, с удовольствием поглощая пиво.

— После завода у нас показательный воздушный бой.

— Кто с кем бьется?

— Не написано.

— А потом?

— А потом самая скукота. — Коля сник. — Экскурсия в Первый Народный кавалерийский полк.

— Ух ты! — и куда только девалось мое похмелье! — Ты только вдумайся! В Первый. Народный. Кавалерийский. Полк.

Я люблю лошадей. Очень люблю. Даже слово “обожаю” готов употребить.

Только говорить об этом не люблю.

Почему?

Потому, что это модно нынче — лошадей любить. Разбираться в мастях и сбруе, в кормах и жокеях, отличать тракена от терца, ахалтекинца от араба, знать, что такое ногавки и чем они отличаются от подгарков.

Спорить о сравнительных достоинствах муромских тяжеловозов и тяжеловозов конкордианских.

Бросать как бы между прочим: “Ненавижу чистокровных верховых, они так быстро потеют!” или “Все наездники — хлюзди, другое дело стиплеры, вот где мужество!”.

Хвастаться, кто и на каких конных мероприятиях побывал во время увольнений и отпусков. Кто на Кубке Директории, кто на Северном Дерби, а кто на выставке “Лошади в древнем мире”…

Модно это. А значит — любому идиоту доступно.

А меня от всего “модного” с самой школы крючит. Наверное, особенным быть хочется. Вот и получается, что когда Переверзев свою Настену с пеной у рта превозносит, мне только и остается, что помалкивать. Не уподобляться же занудам!

Я люблю носить свою любовь в себе. Таить ее. Выдерживать, как дорогое вино.

Но когда Коля объявил об экскурсии в Первый Народный кавалерийский полк, изобразить равнодушие у меня не получилось.

Я просто выл от счастья. Такая возможность — увидеть лучших, самых лучших лошадей Вэртрагны собственными глазами — представляется один раз в жизни. Да и то не каждому. Я не ошибся — это было здорово.