Завтра война

Ясное дело, что при такой загрузке рюкзачка места для пары лишних банок со сгущенным молоком просто не оставалось!

Эстерсон полностью обследовал полуостров, на который его зашвырнула судьба, и убедился: этот клочок земли необитаем (если не считать за “обитателя” того единственного сирха, труп которого, кстати сказать, чудесным образом исчез — по крайней мере на следующее утро конструктор его на прежнем месте не обнаружил).

На полуострове не было выявлено никаких следов жизнедеятельности сирхов — ни домов, ни рыбацких шалашей, ни дорог. Отсутствовали и приметы деятельности цивилизаций седьмой ступени развития: ни пустых консервных банок, ни одноразовых стаканчиков. Что удивительно, это обстоятельство начинало печалить Эстерсона.

Он скучал по общению. Ему начинало казаться, что даже малоразвитые ленивые сирхи смогли бы частично удовлетворить его насущные социальные потребности… Все это было Эстерсону внове.

Как же так? Ведь он всю жизнь считал себя мизантропом и эгоистом, нуждающимся по-настоящему лишь в самом себе! Выходит, ошибался?

Необитаемый полуостров соединен с материком песчаной косой. Но она непреодолима. По крайней мере, с психологической точки зрения.

Может быть, улучив момент, можно было бы добраться до материка, если бежать по отмели сломя голову в пиковый час отлива? Наверное, какой-нибудь записной смельчак, наподобие тех, что орудуют в героических и приключенческих фильмах, на месте Эстерсона так и поступил бы. Но конструктору хватало честности признаться себе: он скорее сгниет в лесу с хвойными грушами заживо, чем еще раз решится испытывать добронравие монстра, которому по силам проглотить истребитель…

Не раз и не два Эстерсон смотрел в бинокль на заброшенную станцию, ломая голову над тем, как же все-таки до нее добраться.

Увы, поплыть к станции на лодке было практически равносильно тому, чтобы отправиться по косе пешком. И в том, и в другом случае Эстерсон был совершенно беззащитен перед чудовищем и полностью зависим от опасной водной стихии.

“Но ведь сирх, тот самый несчастный трусишка, каким-то образом оказался здесь? Ведь он же наверняка живет там, на материке? Или это был такой же Робинзон, как и я? Но тогда где его дом и хозяйство?” — недоумевал Эстерсон.

Тем временем операция по поимке беглецов продолжалась. За последние дни вертолеты стали появляться реже, но зато кружили они дольше. Иногда они снижались почти до самых верхушек деревьев и подолгу висели на одном месте. Случалось и такое, что с борта вертолетов открывали ураганный огонь по лесу, а потом спускали по тросам парочку проверяющих.

Правда, все эти инциденты с пальбой происходили довольно далеко, на большой земле. И конструктору если и приходилось бояться, то не за себя, а за сирхов. Впрочем, что-то подсказывало ему: проворные аборигены так просто подстрелить себя не дадут.

Поначалу появление рейнджеров сильно действовало Эстерсону на нервы. Но вскоре он привык к этим бесплодным воздушным рейдам.

В конце концов ему было приятно знать, что люди — обыкновенные люди — где-то совсем близко.

И даже тот факт, что эти люди суть жестокие и решительно настроенные враги, мечтающие лишить его свободы или даже застрелить на месте, этого странного удовольствия — удовольствия, которое трудно понять тем, кто никогда не ночевал в джунглях чужой планеты в полном одиночестве, — не портили.

Впрочем, радость, которую испытывал Эстерсон от созерцания попыток преследователей отыскать его, не мешала ему принимать необходимые меры предосторожности.

Он не разжигал костра днем (а только ночью и только в специальной, сооруженной для этой цели землянке, чей дымоход был укрыт ветками с листьями, фильтрующими дым). Он практически не выходил из-под защиты деревьев, а свою палатку замаскировал так тщательно, что несколько раз в рассеянности проходил мимо и потом долго искал, чувствуя себя заблудившимся в трех соснах растяпой.

Впрочем, Эстерсон знал: поиски прекратятся со дня на день. И хотя эта мысль, несомненно, радовала его, в каком-то высшем смысле было в ней и сожаление.

“Как буду я бороться со скукой, когда эти стрекочущие хреновины уберутся восвояси?”

Время шло, а вопрос о том, как выбраться с полуострова, оставался без ответа, пока однажды, во время бесцельной и бездумной прогулки по лесу, Эстерсон не натолкнулся на свои парашюты, довольно небрежно сложенные и замаскированные им еще в первый день робинзонады.

Он совершенно о них позабыл. И поначалу даже не сообразил, откуда взялся здесь этот курган из древесной трухи, ветвей и опавших листьев.

Эстерсон подумал, что было бы вовсе не лишним зарыть парашюты в землю, чтобы эта куча мусора не мозолила глаза. Но ему вдруг стало жаль ценной парашютной ткани. Ограниченность ресурсов, которыми он располагал, пробудила в нем исключительную рачительность.

“Если я зарою их, нежная ткань слежится и быстро придет в негодность. А ведь она еще может послужить! Может быть, когда я доберусь до материка, я смогу выменять ее у сирхов на что-нибудь съестное. Или, допустим, на сигареты”.