Завтрак для Маленького принца

Я не могла так сделать, не имела права на подобную откровенность. Нельзя было бесконечно пользоваться долготерпением и мягкостью другого человека. Он великодушно не замечал моих неловкостей.

– Ехать придется, я это уже понимаю… Не получается, ничего толком не выходит… Как будто я долго танцевал, без перерыва, без отпуска…

По моему лицу было понятно, что я думаю: «А там, куда ты уедешь, выйдет? Там получится? Откуда ты знаешь, что там получится?» Он отводил глаза, разговор не клеился, на кухне я оставалась одна, а он уходил в свою комнату.

С момента ухода мужа прошло время, но оно не лечило, оно даже не могло остановить процесс моего отчуждения от окружающего мира, и болезнь разлуки продолжала свое разрушение – общаться было все сложнее. Книги, фильмы, спектакли – все про чужую жизнь мне казалось пресным, неинтересным, и даже не спасала столь свойственная женщинам любовь к аналогиям и параллелям. Нравственные, душевные муки героинь меня только раздражали. Вечера я проводила в своей комнате, подчиняясь своим страхам – я боялась исчезновения живой души из этого дома, отсутствия забот (хотя в последнее время я готовила на скорую руку, убирала, когда уже не было возможности терпеть беспорядок). Я боялась исчезновения человека, присутствие которого хоть как-то удерживало меня на плаву – так невротик боится отмены успокоительного препарата и перемены обстановки.

Ночи для меня давно уже стали длиннее, чем дни – я пыталась представить себе жизнь в полном одиночестве. Пыталась придумать дела, вспомнить о подругах, заняться, наконец, работой. И, как всегда это бывает, мысленно это получалось хорошо, но огромная пустая кровать, гулкий колодец двора, проглядывающий в узкое стрельчатое окно спальни, вечная зябкость ног и ощущение неустроенности возвращали меня к реальности. Отъезд Саши страшил меня, как страшит день операции.

– Привет, как день прошел? – Этот ужин начался с неожиданной фразы. Все, что с ним произошло за день, он решил опустить, замолчать. Я, чуткая, как кошка, насторожилась, ничего не ответила, сняла с себя теплую жилетку, потом достала что-то из холодильника, не оборачиваясь, спросила:

– Ты написал заявление в театре? Да? Да?

– Да. Нельзя больше тянуть. В Москве меня уже ждут. Там начинаются репетиции.

Я еще немного повозилась с тарелками, потом все бросила и села напротив.

– И что теперь будет?

– Ничего, ничего страшного. Я уеду, но буду приезжать в Питер. Тут несколько часов езды теперь с этими быстрыми поездами. А ты тем временем займешься работой…

Последняя фраза была справедливой, но мне почудился упрек.

– Я решу, когда мне заниматься моими делами. Я сама все решу.

Он не обиделся, только заметно вздохнул:

– Конечно, я это просто так сказал…

– Не надо говорить просто так. Потому что «просто так» не бывает!

Мой воспитанник был на редкость терпелив.

– Конечно, я знаю… Просто ведь можно что-нибудь придумать…

– Здесь ничего придумать нельзя. – Я почувствовала, что у меня потекли слезы. Даже он, который так все хорошо понимал, даже он не представлял, что значит остаться в одиночестве в этих стенах.

– Так не бывает, надо попробовать сделать первый шаг…

– Ужинай, я пойду к себе. – Я поставила на стол тарелку и вышла из кухни.

То, чего с таким страхом я ждала все это время, случилось. И это случившееся никак уже не повернуть вспять, не изменить. Хотя бы потому, что нельзя думать только о себе.

Этот дом очень хорошо приспособлен для сборов. Таких тщательных, окончательных, сборов «навсегда». В этом доме была старая гардеробная с небольшим каменным выступом-скамьей, куда раньше камердинер ставил раскрытый дорожный кофр с тем, чтобы уложить все необходимое в дороге. Теперь на эту скамеечку-приступочку ставили чемоданы мои мужчины. Мой бывший муж провел здесь долгие три дня, занятый сбором своих любимых замшевых курток, ярких шарфов, элегантных плащей. Он всегда умел и любил одеваться. Он любовно сворачивал сорочки, мотал в клубок галстуки, с джинсами обходился так, как положено обходиться с этой грубой, мужской одеждой – небрежно швырял. Мой муж был художником во всем, даже в таком муторном и нервном занятии, как отъезд из дома, где было прожито немало лет. Это была фигура речи «я буду собираться в твое отсутствие». Он собирался при мне, задавая массу вопросов о нахождении того или иного предмета. По ходу действия он вспоминал о вещах, которые уже давно были выброшены за ненадобностью, снесены в церковь, поскольку стали малы или совсем вышли из моды.

– Аверинцев, ты не находишь, что твое занятие напоминает пытку? – не выдержала я, не собираясь скрывать, что мне все это очень тяжело. Я не делала геройский вид, что мне наплевать на то, что муж уходит к своей любви, которая случилась девятнадцать с лишним лет назад.

– Да, извини, – говорил муж, но уже через минуту все повторялось вновь. – А где мой свитер, тот самый, который мы купили в Италии? Ты еще тогда сказала…

Конец фразы я не расслышала – остаток дня я провела в кофейне напротив и вернулась домой, когда увидела мужа, выходящего из дверей с чемоданами.