Дубинки продолжали подниматься и опускаться. Мать скулила у Карла на плече. Тот отвернулся от невыносимого зрелища. Ханк осторожно двигал машину назад. В стекло роллс-ройса постучали. Карл обернулся. Снаружи стоял один из японских полицейских, кланяясь, улыбаясь и салютуя окровавленной дубинкой. Он быстро что-то тараторил извиняющимся голосом по-японски, широко при этом улыбаясь и помахивая рукой с зажатой дубинкой, будто бы говоря: даже в городе с идеальным порядком такое случается. Карл нагнулся и поднял до отказа стекло, а роллс-ройс начал отъезжать. Каким-то невероятным образом Ханку удалось развернуться. Они поехали по тому пути, который привел их сюда. Карл не оборачивался.
Когда снова выехали на Бунд, мать всхлипнула, выпрямилась и полезла в сумочку за носовым платком.
— О, до чего штрашный был китаец, — вздохнула она. — А эти полисмены! Они, должно быть, были пьяны!
Карл был рад, что она сама изобрела объяснение увиденному.
— Да, конечно, — отозвался он. — Они были пьяны.
Машина влилась в основной поток и тут же остановилась. Пробка.
— Знаешь, — говорит Карл, — мир, в котором нет женщин, кажется мне почему-то куда более надежным. Нет, ты только не пойми меня превратно. Я признаю за женщинами очарование и некоторые другие достоинства. Но, понимаешь, я буквально сейчас вдруг понял, в чем состоит главная притягательность гомосексуального мира.
— Ты не боишься, что вместо одного ограниченного мира ухватишься за другой? — возразил друг Карла. — Я ведь говорил, что пытаюсь расширить твое сознание.
— А что если человек не готов к тому, чтобы сознание его было расширено? Ну, я имею в виду, что способность воспринимать новое ограниченна. Это должно происходить постепенно. Ну, как бы поточнее выразиться… То отверстие, в которое входит новое, — оно у меня довольно узкое.
Карлом владеет эйфория. Он блаженно улыбается.
— О чем ты говоришь? Ты ведь человек, а не коза, — говорит чернокожий. В голосе у него слышатся легкие нотки стыдливости.
Глава 12. Воспоминания о Берлине. 1935: Пыль