Завтрак с видом на Эльбрус

– Потом пришли эти… наша смена, надежда. Я говорю: «Ребята, я лыжам жизнь отдал, я хочу все вам отдать, что у меня есть. Спрашивайте, учитесь, не езжайте там, где ездили мы, старики. Мы свое отборолись, отломали, получили». Когда я взял команду, я их всех повел в ресторан на стадионе «Динамо» – не пить-гулять, а в полуподвал. Там один заслуженный мастер спорта, хоккеист, тогда работал: катал снизу бочки с пивом, ящики носил, подметал. Когда-то он защитник был бесподобный. Я сказал им: «Смотрите, парни, девушки, не профукайте свою жизнь. Я отдам вам все, глотку буду за вас грызть кому хочешь, но вы, дорогие, смотрите. Есть спорт, есть жизнь, есть папа с мамой, есть деньги машины – квартиры, есть этот вот защитник… Шурупьте. Бог вам кое-что дал, ноги-руки. Что он недодал, я вам приставлю. Особенно голову». Что они стали требовать? Китсбюль, Сан-Антон, Шамони. Они ухватили главное в жизни и тащили оттуда всю эту муру: магнитофоны для машин, кожпальто, вельвет… А я? Я дочку по три раза в год видел, Нинка все мозги прокомпостировала – давай мол, вспашем огород на даче, я с брательником триста кустов клубники посадила. Но я уже тогда делал ставку на нашего героя, увидел его мальчуганом в Крылатском, взял к себе, глаза мне его показались… как у рыси глаза. Я тянул его, тянул, берег от всего. из мальчиков в юноши, из юношей в сборную клуба. Десять лет, Паша, я отдал этому спортсмену. Конечно, я гонял его жестоко, что и говорить… Мы работали на снегу по восемь-девять часов в день. Все думали, что я готовлю чемпиона страны, но мне был нужен чемпион мира. Не меньше. Я отдал его в сборную Союза, и уже через полгода он стал третьим лыжником мира…

Здесь лицо Коли напряглось и его короткие пальцы стали мять вилку, легко производя из нее кольцо.

– А он везде заявлял, что воспитал его… Серега…

– Это второй тренер сборной, – пояснил я Елене Владимировне.

– Он три раза заявлял об этом… и ихним и нашим… Паша, я в первый раз после этого слег – с сердцем него-то стало, лежал, и температура даже была…

Тут мелкие слезы покатились по кирпичному Колиному лицу и стали падать на стол, на лыжника на майке.

– …воспитал… Серега… – всхлипывал Коля. – Тот и в глаза его не видел… Паша! Я десять лет его как сына, ну как сына… я любил двух людей – его и Нинку… Убил он меня, Паша, просто убил.

Здесь я заметил, что со стороны кабинетов к нашему столу подходит высокая, крупная женщина. Она подошла к Коле сзади, положила на плечо большую руку и, как мне показалось, выпустила слегка когти.

– Николай Дмитриевич! – сказала она. – Опять ты рассказываешь, как тебя обидели? А тебя, между прочим, ждут.

– А у меня, Паша, – сказал, совершенно не обратив внимания не подошедшую женщину, Коля, – у меня триста кустов клубники.

– Это замечательно, – ответил я.

– Курнем? – спросила женщина, одновременно с вопросом вынимая из пачки, валявшейся на столе, сигарету.

– Безусловно, – ответила Елена Владимировна.

– Коля, – сказала женщина, – там тебя ждут, я тебе говорю как врач.

– Вы медик? – спросил я.

– Я из бюро путешествий и экскурсий, – ответила она, – но часто говорю, как врач.

Коля стал подниматься.

– Зин, – сказал он, обнимая свою спутницу и одновременно, надо заметить, опираясь на нее, – «есть только миг между стартом и финишем…»

– Ладно тебе с этим мигом, надоел, – сказала Зина, легко принимая Колю на себя и оттягивая его таким образом от нашего стала. Коля, уже почти подчинившийся чужой воле неожиданно встрепенулся, разъял могучие объятия представителя бюро путешествий и экскурсий и, опершись на стол, спросил меня:

– Паша, но ведь триста кустов клубники – это опора?

– Нет, Кола, – сказал я, – это не опора.

– И вы так думаете, чистый человек? – спросил Коля Елену Владимировну.

– Я думаю еще хуже, – ответила она.

Не том и окончилось наше свидание. Коля и его спутница удалились в сторону кабинетов. Оркестр «по просьбе Василия из Урюпинска» снова заорал, подпрыгивая: «Пора-пора-порадуемся на своем веку!»