Завтрак у Sotheby’s

Иногда реституция невозможна потому, что не осталось в живых потенциальных истцов. Во время холокоста были уничтожены целые семьи, не оставившие потомков. Едва ли не самое тягостное и скорбное впечатление на меня произвели несколько картин, которые мне довелось видеть в стенах живописного бывшего монастыря в пригороде Вены; туда меня пригласили в 1986 году. В монастыре располагалось хранилище предметов искусства, конфискованных нацистскими властями у австрийских коллекционеров еврейского происхождения и невостребованных. В конце концов эти картины были проданы на аукционе, а вырученные деньги правительство Австрии передало еврейским благотворительным организациям. Однако, когда я впервые увидел их, они, сложенные штабелями и на первый взгляд брошенные, показались мне сбившимися в стайку осиротевшими детьми: каждая из них могла поведать свою страшную историю. Я вытянул одну из стопки: подпись Рубенса на ней была непрофессионально удалена и частично закрашена акварелью. «Зачем?» – гадал я. Позднее я понял: испуганные владельцы, видимо, прибегли к этому последнему, отчаянному средству в надежде спасти самую дорогую свою картину от нацистской конфискации, но, увы, тщетно. Однако горькая ирония заключалась в том, что картина принадлежала не кисти Рубенса. Это была всего-навсего старинная копия.

Аукционным домам пришлось пойти на радикальные меры, чтобы выжить в новую эру притязаний на реституцию. Были организованы целые отделы, в задачи которых входило исключительно выяснение истории картин и скульптур, предъявляемых к торгам. Ни один предмет искусства из числа похищенных нацистами не может быть выставлен на аукционе до тех пор, пока не выяснено, кто его законный обладатель. Покупатели никогда не станут предлагать цену за картину, провенанс которой в 1932–1945 годах был хоть сколько-нибудь сомнителен. Особой осторожности требует анализ сделок, заключенных в годы войны в Париже, так как именно там продавалась значительная часть похищенных нацистами коллекций. Производя эффект разорвавшейся бомбы шестьдесят лет спустя, сегодня неожиданно всплывают случаи коллаборационизма в высших сферах парижского художественного мира, а их последствия могут оказаться самыми неприятными для почтенных и уважаемых фирм и аукционных домов, в годы нацизма не погнушавшихся торговлей краденым.

Однако экспроприацию предметов искусства в годы войны осуществляли не только нацисты. Некоторые крупные немецкие коллекции после войны оказались в Советском Союзе. Красная армия, вступившая в 1945 году на территорию Германии, получила приказ завладеть как можно большим числом ценных произведений искусства. Советские власти рассматривали подобную политику как получение репараций за опустошение и разгром, учиненный нацистами в России. Картины, привезенные из Германии, хранились в тайных запасниках Пушкинского музея в Москве и Государственного Эрмитажа в Ленинграде (ныне Санкт-Петербурге). Советское правительство в течение пятидесяти лет отрицало их существование. С падением коммунизма они были наконец явлены миру. Я оказался одним из первых западных искусствоведов, кому посчастливилось держать в руках великолепные картины импрессионистов, до тех пор таившиеся в недрах Эрмитажа. В особенности одну я не могу забыть. Это было полотно Дега, написанное маслом и изображавшее виконта Лепика с дочерьми, прогуливающегося по площади Согласия в Париже. Все монографии и справочники по творчеству Дега, опубликованные в 1945–1990 годах, с сожалением констатировали, что «картина погибла во время Второй мировой войны». И вот я держал ее в руках. Это было равносильно воскресению из мертвых.

Потомки обладателей этих немецких коллекций стали добиваться их возвращения. Однако частные иски немцев не находили сочувствия, в отличие от исков евреев – жертв нацизма, да и российское правительство заняло непримиримую позицию. Эти предметы искусства отныне принадлежат государству, и реституция любых из них стала бы недопустимым символическим жестом и подвергла бы сомнению законность обладания картинами. Впрочем, верно и то, что, если вы не победитель, ваши шансы вернуть похищенное весьма и весьма невысоки.