Завтрашний взрыв

Степа медленно прошелся несколько раз вдоль стены, затем остановился и задумчиво покачал головой. Здание, в котором помещалась лечебница, располагалось под углом к монастырской стене и соборной площади. Поэтому удобнее всего было бы бросить бомбу в любое из трех первых окон, отгороженных от всеобщего обозрения выступом самого здания. К тому же дорожка проходила прямо под ними. Последнее окно, за которым находилась кровать раненого отца Серафима, хорошо просматривалось и из огородов, и из мастерских, и даже частично — с соборной площади. Чтобы приблизиться к этому окну, необходимо было сойти с дорожки в траву и тем самым привлечь к себе дополнительное внимание. Следовательно, неизвестный, бросивший бомбу именно в то окно, за которым лежал раненый отшельник, очень сильно рисковал. Наверняка пойти на риск быть замеченным и пойманным на месте преступления его заставило только одно: желание убить именно отца Серафима, а не просто намерение запугать защитников монастыря зверским преступлением, направленным против всех находившихся в лечебнице больных.

* * *

Анюта лежала на соломе, закинув руки за голову, и смотрела на натянутый над ее головой полотняный купол шатра. Белоснежное полотно словно излучало дополнительный свет, и казалось, что там, снаружи, за стенками шатра все еще стоит яркий летний день, хотя уже вечерело. В шатре, кроме Анюты, находились еще десятка два баб и девок из ее села, отдыхавших после работ на монастырских стенах, огородах или в поварне. Из ее села… Анюта горько усмехнулась. Где оно, это село? Когда девушка привела туда для отдыха отступавшую с боями дружину удалого купца Еремы, то увидела на месте села еще дымящееся пожарище да обгорелые стены церквушки с обрушившимся куполом. Она чуть не разрыдалась, припав к груди Еремы. Но слез у Анюты давно уже не было. Их не было с того самого вечера, когда Анюта, возвращавшаяся к себе в избу после работы с теткиного двора, услышала за спиной леденящий душу крик озверевшего от похоти и ненависти к ней местного богатея Никифора: «Стой, подлюга! Убью!» Анюта усилием воли отогнала это воспоминание, переключилась на другое. Теперь уже нет ни ее избенки, ни теткиного двора. Хорошо, хоть тетка осталась жива. Ее с детьми угнали в полон, да тот полон, слава Богу, отбили потом мужики под предводительством отца Серафима. Отец Серафим… Анюта рывком поднялась, уселась на соломе. Все ее воспоминания и мысли — одно горше другого. «Ты еще про Михася вспомни!» — в душе обругала она сама себя, чтобы этой беззвучной злобной руганью прогнать еще большую боль.

Поняв, что не может больше оставаться среди спящих женщин, Анюта выбралась из шатра. Вечернее небо было сумрачным, затянутым облаками, и лишь над колокольней собора пробивался багряный луч заходящего солнца.

Пойти навестить тетку, расположившуюся, как и все женщины с малыми детьми, не в шатрах, а в монастырских палатах? Но о чем с ней говорить, что способна понять эта женщина, всю жизнь проработавшая, не разгибаясь, на полях и скотных дворах, не видевшая ничего, кроме ботвы и навоза? Анюта сняла с плеч платок, повязала им голову и решительным шагом направилась совсем в другую сторону. Навстречу ей попались девушки ее возраста, очевидно, возвращавшиеся с каких-то работ к себе в шатры. Они были уставшие, чумазые, но веселые, непрерывно хихикали и радовались невесть чему. Внешне они ничем не отличались от Анюты: похожие рубахи, беленькие платочки. А ведь она повидала такое, что и не снилось этим беззаботным девчонкам, побывала в боях, прошла сквозь кровь и смерть, огонь и воду. Анюта остановилась, огляделась по сторонам, затем достала из-под платья боевой нож, подаренный ей этой весной (а казалось — много лет назад!) Михасем, повесила его себе на пояс, чтобы все видели. И еще она перевязала платок. Когда они с Михасем начали упражняться на полянке перед скитом, Анюта еще не успела вернуть ему берет поморского дружинника, спрятанный в ее избе, и Михась закрывал себе голову от солнца стареньким платком. Дружинник повязывал тот платок по-особенному. На вопрос девушки Михась отвечал, что так носят головные платки морские пешцы англицкой царевны, у которой ему довелось служить, да еще морские разбойники, с которыми ему приходилось биться далеко-далеко, на краю земли, за сказочным океаном.