Зазаборный роман (СИ)

И только Киргиз не понимал: куда все катится, что в конце. Попытался сесть за стол, в домино поиграть — оттерли. Он не понимал, что над ним уже висит невидимый несмываемый знак — пятно на всю лагерную, да и не только лагерную, жизнь. Отверженный, неприкасаемый, а попросту, по-советски — петух. Насилуют в советских тюрьмах не в связи с наклонностью русского народа к гомосексуализму. И не в связи с традициями, бытующими в народе. Судя по рассказам старых зеков, началось это где-то после 1960 года и приняло лавинообразный характер, размах. Просто свидание с женою (если она есть) одно в год, скучно, интеллект низок, резать, как раньше, стали меньше, потому что стали добавлять срок и существенно. Вот и насилуют, лишь был бы повод или причина. А если нет — всегда можно придумать.

На прогулке вновь все веселились, лишь я стоял один в сторонке. Титу пока не до меня, есть и поинтересней объекты. Скорей бы вечер и бой…

После ужина этапников посадили за стол. Тит пригласил и меня:

— Давай Профессор, играть садись!

— Я не хочу.

— Что? — Тит от такой наглости поперхнулся и уставился на меня, сидевшего на верхней шконке. Я неторопливо слез и повторил:

— Не хочу.

— Да у нас все играют, играли и играют. Это традиция, ты че — против общества?!

Я пожал плечами и пустил в ход последний, наиболее весомый аргумент, припасенный напоследок:

— Послушай Тит, здесь на тюряге, есть хата, где вставших на лыжи содержат. Называется обиженка. Говорят, там традиция трахаться в сраку. Так вот, если меня кумовья туда посадят за что-нибудь, я тоже должен этим заниматься? Ну извини, у меня свое мнение.

Тит сраженный логикой и терминологией, молчит, открыв рот, а я, битый, опытный волк (в собственном представлении), решаю подсластить пилюлю, пустить леща (похвалить польстить):

— Послушай Тит, ты настоящий арестант и босяк, ты третий раз чалишься и правильно по этой жизни живешь, и не мне, пассажиру, тебе, жулику и блатяку, указывать, что правильно, что нет. Есть черти, есть мужики. У меня косяков нет, я в жулики не лезу, ну и не надо меня гнуть. Ты умный, Тит (это я душой покривил) и все сам знаешь.

Тит расхохотался:

— А ты правильно подметил, я шучу, я веселый. Я просто тебя проверял — правильный ты или гнилой, — хохочет Тит, а глазки злые. И на последок решил проверить — не отдаст ли у меня. Махнул рукой на сидящих за столом и ждущих своей участи, жертв:

— А эти что ли хуже тебя? Играть сели…

— Не знаю, может хуже, может нет. Но у двоих судьба на рыле написана. И ты ее знаешь.

Тит подмигивает мне заговорщицки и отстает от меня. Я подозреваю, что на время. Ничего, живы будем — не помрем.

А за столом разворачивается цирк. Смысл тюремных игр лишь один — позабавиться всласть, поиздеваться, поглумиться, поставить на свое, чертячье место, того, кто должен это место занимать. Много игр придумано на малолетке, много на общаке и ни одна на строгаче. На строгаче люди с понятиями, посерьезней, но главное не это. Просто на строгаче уже все социальные роли распределены. И дорога только вниз…

Сначала играют в свадьбу. Перед каждым игроком кружка и спрашивают; ты жених на собственной свадьбе и что будешь пить — водку, пиво, вино? Глупая жертва выбирает — водку. И ему наливают полную тюремную пятисотграммовую кружку воды, благо в кране ее завались — пей до дна, родимый. И в независимости от выбора — вино, водка, пиво, в кружке будет все та же вода, до краев. И снова пьют женихи…

Киргиз, Длинный, Кость допились до того, что и Титу, и хате надоело. Боцман говорит ответ:

— Жених на свадьбе не пьет! — и гогочет. Впервые вижу, как он смеется. Семен, подпевалы и многие в хате тоже заливаются смехом.

Но цирк не кончен, бал в разгаре. Пиджак Ваньки-черта на голову, смотри в рукав — это телескоп, увидишь звезды. А Ванька в это время в грязный, из под мусора, бачок, воды набирает и Семен ее в рукав опрокидывает… Что же ты землячок, рукав с телескопом перепутал?. Повнимательней надо бытъ!

Другого под шконку, веник в руки — покажи, как шахтер уголек рубит. И старается, артистом ему на воле быть, а не чертом в тюряге. Хохочет Тит с братвой и изрекает:

— Видать в кайф под шконкой да веником махать, быть тебе, Кость штатным поломоем.

Вот и определена судьба на долгие годы — шнырем по тюремному, уборщиком. Ну не самое страшное на тюрьме. Есть роли и пострашнее к погорше…

Длинного ставят на верхнюю шконку, внизу, на полу, шахматы расставлены, играть в шахматы с Титом будет. Глаза завязывают на совесть, шахматы убирают, приготавливают матрасовку, держа ее натянутой в руках. Прыгай земляк и пусть земля будет тебе пухом! Не прыгает Длинный, категорически отказывается. Надоел Титу балаган, других удовольствий хочет, Боцману и Семену подмигнул, те подпевалам и:

— Давай братва, повеселились и спать. Давай, давай, ложись по шконкам, — разгоняют хату семьянины Тита и только некоторые не понимают, что случилось и почему им командуют спать, когда веселье в разгаре.

Но вот и все улеглись. Костъ в обнимку с Ванькой возле параши, Длинный наверху, но тоже неподалеку, рядом с паранькой.