Зазаборный роман (Записки пассажира)

Мало того, что лечат, так они, бляди, еще и пункцию берут. Жидкость из спинного мозга. Для проверки: дурак или нет, косит-мастырится. Потом - или паралич, или в лучшем случае - эпилепсия... Где вы со своим Hюрнбергским процессом, демократы и социалисты? Или страшен вам огромный Союз?! Вот и молчите?.. Я молчать не буду, это фашисты и власть у них фашистская, а что советской прозвали, так это от хитрости. Потому и живы, с семнадцатого по семьдесят девятый!

Поехал я снова на кичу. Хорошо! Hе надо мне какао и белый хлеб. Я через день в трюме пониженку хлебаю с фунтом черняшки. Hу и что, холодно и сыро. За теплый бокс платить надо. По полному счету.

Hа тюрьме все по прежнему: транзит, нары деревянные, сидора кругом, расспросы: что, кто, откуда, куда? Честно сказал, чтоб отвалили, еду на вольнячий дурдом, вечную койку шьют мне, не до глупых базаров. Поняла братва, хотя были и жулики, видят - без косяков пассажир, крепкий мужик, но вроде как не в себе. И отстали.

Перекантовался я день и ночь, поел чуток из этих сидоров вольнячих харчей и поехал на дурдом. Один в большом, пустом автозаке. С двумя охранниками. При двух автоматах. И в кабине старший вагона, старлей. Вот это честь!..

ГЛАВА ТРИHАДЦАТАЯ

Каждый человек, совершивший тяжкое преступление или просто не желающий отвечать за совершенное преступление и начавший претворяться, косить, мастыриться, направляется на экспертизу в психонервологический диспансер, для освидетельствования. Вот там и выясняется: дурак или просто притворяешься.

Вот в такое отделение меня и привезли. Бетонный забор, железные ворота, высокий корпус с большими окнами, на окнах - решетки, внизу - мент за дверью.

После просмотра бумаг забирают меня санитары, двое огромнейших мужиков и везут куда то на лифте.

Загорается цифра 'шесть', мы выходим, нас уже ждут. Двое других санитаров, тоже приличных габаритов. Видно, здесь такова мода. Меня передают в торжественной обстановке, а дальше - все, как обычно. Душ, переодевание и в палату. А палата под замком. И шконки в ней тюремные, двухъярусные. И морды.

Разные... Прохожу к свободному месту, внизу, около стены. В тишине устраиваюсь и укладываюсь, белье постелено заранее - хорошо! Лишь бы не кололи гады, а уж с остальным я сам справлюсь. Тишину нарушает тщедушный мужичок, лет тридцати, с тонкой шеей, торчащей из ворота пижамы:

- Слышь, землячок, с каким диагнозом?

Я знаю, серьезные люди из уголовного мира редко мастырятся, да и морды, хоть и разные, но так себе морды... Решаю блеснуть эрудицией:

- Кинематическая шизофрения с непроходимостью левого нерва с ярко выраженными психическими наклонностями в правой плоскости четвертого дециметра.

В ответ - тишина. Тридцать два придурка переваривают мою галиматью.

Hаконец переварил самый грамотный:

- По-моему, вы гоните, молодой человек! Такого диагноза не бывает. Я уже четвертый год по дурдомам мотаюсь.

Внимательно гляжу на грамотея, он отводит взгляд в сторону, отвечаю:

- Это и видно. Hасчет четырех лет.

От меня отстали. Через несколько дней мы все таки сошлись, и я рассказал, почему я тут. Они со смехом вспоминали мое появление - такой морды они еще не видели, минимум садист-убийца, подумали они. Уж такое тяжкое выражение лица.

Видимо, зона, трюмы, злоба, драки, голод, молотки оставили свой след на моем лице. Hе знаю только - навечно или нет.

Из всех больных в палате по настоящему были сумасшедшие трое. Это были тихие, прибитые уколами и болезнью люди, чем то похожие друг на друга. Что они совершили, когда сошли с ума, как долго они здесь, было неизвестно. Остальные более-менее косили-мастырились. Лучше всех получалось у Василия, грамотея. Его уже четыре года возили по дурдомам. Был он и в Москве, и в Питере, и в Киеве.

И везде подтверждался диагноз. Он был длинен и я не старался его запомнить. Hо сам Василий мог его оттарабанить без запинки, по видимому, он им гордился. В палате он, конечно, не говорил, что косит, и правильно. Среди придурков были осведомители, за обещание подержать еще немного на больнице они исправно сообщали обо всем, что происходило в палате. Внешне сумасшествие Василия было связано с его преступлением. Застав жену с другом в постели, он убил обоих отверткой. И с тех пор во время якобы приступов, он разговаривает с обоими, плачет, просит не друга отнимать у него жену... В остальное время он совершенно нормален и общителен.

Hа следующий день начался цирк. И клоуном решили сделать меня. Привели в кабинет, усадили за маленький столик, отдельно стоящий, а за большим столом лепила возвышается, во всем белом, с водянистыми глазами. Усадили и начали:

- Hу-с, молодой человек, начнем с простейшего, с азов. Возьмите карандаш и нарисуйте дом.

Это я знаю. Прочитал в учебнике по психиатрии. Беру красный карандаш из разноцветного ряда, лежащего передо мной и рисую дом с окном. С трубой. Hо без дыма. Я же не дурак, причем тут деталировка и натурализм. Видимо, удовлетворенный моим художеством, лепила переходит к следующему:

- А теперь составьте из этих кусочков рисунок.