Зажечь небеса

Бумажный блок на столе оставался пустым. Подходящая метафора, подумал я, меткое определение того, что от меня осталось. Я очнулся от вызванного лекарствами сна и понял, что потерял нечто большее, чем способность ходить. Пульсирующая в сердце потребность писать; горящее пламя, которое не гасло даже в пустыне, на войне, теперь умерло, скончалось, как и мои ноги.

Я стал бегуном без ног.

У меня есть бумага, но нет ручки.

«Всему конец. Вот и всё».

За окном уже наступила ночь, черная и непроглядная. Часы на настенном мониторе показывали далеко за полночь.

«Это кара. Я гнался за тем, что мне не принадлежало. Я использовал свой писательский дар, чтобы манипулировать и обманывать, чтобы заставить Коннора чувствовать себя бесполезным. Я навредил Отем. Причинил боль девушке, которую любил, хотя поклялся никогда этого не делать. Поклялся никогда никого не любить. Мне нельзя никого любить».

Медсестра ночной смены, Синтия, проверила мои жидкости, катетеры и кровяное давление. После выходки с шариковой ручкой медсестрам было наказано надзирать за мной двадцать четыре часа в сутки, а наутро меня ждала встреча с психотерапевтом.

Синтия не походила на Джину. Джина вся состояла из добрых улыбок и теплых слов. Синтия не обременяла себя подобной чепухой и наблюдала за мной, как ястреб за добычей. Уверен, они с сержантом Денроем нашли бы общий язык.

– Вы должны спать, – заявила она, поправляя мне подушку.

– Кто сейчас в комнате ожидания? – спросил я.

«Скажи, что там Коннор. Пожалуйста. Скажи, что мой лучший друг вернулся».

– Обычный набор. Сестры, мать, отец…

– Он мне не отец.

Синтия надула губы.

– Знаю, вам сейчас больно, но, возможно, вам стоит провести небольшую инвентаризацию имеющихся в наличии родственников.

– Кто еще?

– Еще молодая особа, хорошенькая и рыжеволосая. – Синтия приподняла брови. – Ваша девушка?

«Отем – моя девушка».

Эта мысль принадлежала кому-то другому, вырвалась из прошлой жизни, не имевшей ко мне никакого отношения.

– Не могли бы вы попросить ее войти?

Губы Синтии плотно сжались – это была ее версия улыбки.

– Уже поздно, но она всё еще здесь, и я буду воспринимать эту просьбу как прогресс.

Она вышла. Через несколько минут пришла Отем.

– Двадцать минут, – объявила Синтия. – А потом ему нужно спать.

Отем придвинула к кровати стул.

– Привет.

Она выглядела ужасно. Выглядела опустошенной. И, Боже мой, до чего она была прекрасна. Волосы собраны в растрепанный конский хвост, на лице ни следа макияжа, одета в мягкие штаны и футболку. Усталые светло-карие глаза глядели взволнованно – из-за меня. Она оставалась здесь всё это время ради меня, и, черт возьми, я еще никогда в жизни не видел ничего более прекрасного.

Отем посмотрела на мое бедро: врачи наложили четыре шва, причем сделали это без всякого обезболивающего – я же ничего не чувствовал.

– Боже мой, Уэстон…

– Мне нужно было самому увидеть.

– Больше так не делай. Никогда.

– Не буду.

– Пообещай.

– Обещаю.

Эти пустые слова ничего мне не стоили. Я бы не стал снова втыкать ручку себе в ногу, потому что теперь знал – это бессмысленно.

– Мне так жаль, – проговорила Отем. – Ты сильный. Ты переживешь это…

– Где Коннор? – спросил я. – Только на этот раз скажи правду.

– В прошлый раз я сказала тебе правду. Коннор сейчас в Бостоне.

Я выдержал ее взгляд.

– Теперь расскажи мне всю правду.

– У Коннора был сломан локоть, и врачам пришлось его заменить. У него было сильное сотрясение мозга, и теперь он страдает от посттравматического синдрома. Его отправили в почетную отставку.

«Хорошо».

– Коннора здесь нет из-за посттравматического синдрома? – спросил я, мысленно готовясь услышать ответ. – Всё так плохо?

– Не думаю, что сейчас подходящее время об этом говорить.

– Мне спешить некуда, – мрачно сказал я. – Выкладывай.

Отем прикусила губу, потом глубоко вздохнула.

– Коннор считает, что это его вина. То, что с тобой случилось.

Мгновение я смотрел на нее, а потом перекатил голову по подушке и уставился в потолок.

– Так почему ты всё еще здесь?

На долю секунды я позволил себе пофантазировать: наверное, Коннор рассказал Отем нашу с ним тайну. Он рассказал ей всё, она простила его, но осталась здесь, у моей постели, потому что Коннор был прав. Отем влюблена в меня.

«Она влюблена в мою душу, – сказал тогда Коннор. – А моя душа – это ты».

Я отмел эту мысль. Между мной и Отем ничего нет, нет никаких «нас», сколько ни мечтай. Если раньше мне нечего было ей предложить, то теперь у меня и вовсе ничего нет, даже красивых слов.

– Я здесь, потому что я твой друг, – ответила Отем.

– И ты девушка Коннора, – проговорил я.

– Я не его девушка. Коннор со мной порвал.

Мое дурацкое сердце пропустило удар. Я долго смотрел на Отем, потом наконец спросил:

– Почему?

– Он не сказал. По крайней мере, он не назвал ни одной разумной причины. – Отем вытерла набежавшие на глаза слезы кончиками пальцев. – Не думала, что будет так больно, хотя, возможно, так и должно быть. Я его любила и думала, что он тоже меня любит. – Она откинулась на спинку стула и подняла на меня глаза. – Его письма заставляли меня думать, что это так.