Зажечь небеса

– Oui[2]. К тому же Уэс – сильный человек. Он преодолеет всё, что ему предстоит, и одержит победу. В этом я уверен.

– Надеюсь, вы правы, – сказала я. – И ради него, и ради Коннора.

Эдмон нахмурился еще сильнее.

– В этих словах мне слышится прощание. Что еще произошло?

Я сделала глубокий вдох и собралась с духом.

– Мы с Коннором расстались, а Уэстону предстоят недели реабилитации. Им обоим нужно сосредоточиться на восстановлении, и я им не нужна.

– Кто это сказал?

– Они так сказали. – От унижения кровь прилила к моим щекам. – Так лучше для всех нас, включая меня. Мои переживания не идут ни в какое сравнение с тем, что они пережили в бою; уверена, для меня сейчас лучше всего сосредоточиться на работе.

Эдмон выглядел потрясенным.

– Работа? А как же любовь? Как быть с ней?

– Вложу все силы в учебу, в свой гарвардский проект.

Эдмон покачал головой.

– У тебя такое романтичное сердце, в тебе столько нерастраченной любви…

– Это неважно.

– Неважно? – Если бы я плюнула в торт, Эдмон и то не выглядел бы таким шокированным. – Ma chère[3], это самое главное…

– Нет, – возразила я. – Это не главное. Любовь причинила мне только боль. Я беспокоюсь о них обоих, но я должна позаботиться и о себе. И я больше не хочу об этом говорить.

Пару секунд Эдмон изучающее смотрел на меня, потом уголки его рта опустились. В кухне запищала печь, и глаза пекаря загорелись. Он устремился в кухню и вернулся с противнем свежих клюквенных лепешек.

– Поешь, ma chère. Напомни себе, что в жизни есть сладость. Настоящая любовь найдет тебя, и ты не будешь знать боли, только радость.

Примерно год назад Эдмон предложил мне такое же теплое угощение и такие же добрые слова, после того как меня предал мой бывший парень. Тогда я съела вкусняшку и попробовала начать всё сначала. Я встала на край обрыва и спрыгнула вниз, несмотря на все свои опасения, сомнения и боль, а в результате разбилась на кусочки. Дважды.

Я улыбнулась и покачала головой.

– Спасибо, Эдмон, но я не голодна.

Глава десятая Уэстон

– Я не голоден.

– Уэстон Джейкоб Тёрнер, немедленно перестань валять дурака и ешь свою еду.

В поле моего зрения появилась ложка, в которой лежал кусочек омлета, и рука моей матери с длинными акриловыми ногтями. Я повернул голову к окну и посмотрел, не изменилось ли что-то на парковке. В полдень там стояло тридцать шесть машин; теперь осталось только тридцать три. Исчезли красные спортивные тачки, и их место занял серебристый седан.

– Ты не ешь уже два дня, – сказала Ма.

На парковку въехал белый внедорожник. Итого тридцать четыре.

«Захватывающую жизнь ты себе обеспечил, Носочный Мальчик».

– Уэс. Уэс! Черт возьми, да посмотри же на меня!

Ма слегка похлопала меня по щеке, но я упорно смотрел на парковку.

– И долго ты собираешься так себя вести? Ты должен начать реабилитацию, а иначе тебе станет хуже. Ты этого добиваешься? Хочешь, чтобы стало еще хуже?

Дверь палаты открылась, и раздались шаги.

– Как он сегодня? – спросил Пол.

– Ужасно, – ответила Ма. – Отказывается от еды. – Она произнесла это громко, словно у меня не ноги отнялись, а слух пропал. – Если не начнешь есть, в тебя снова будут закачивать питательный раствор через трубочку. Ты этого хочешь?

Я закрыл глаза.

– Видишь? – хрипло воскликнула Ма. – Он морит себя голодом. Вот что ты задумал? Пытаешься убить себя? Ради всего святого, ты уже воткнул себе в ногу шариковую ручку, так почему бы не заколоть твою бедную мать прямо в сердце? Где ручка? Пол, дай мне ручку…

Она разрыдалась, но ее боль не разогнала окутавший меня туман апатии, густой и бесцветный.

– Просто оставьте меня одного, – проговорил я почти дружелюбно. – Ты не могла бы ненадолго уйти, Ма? Оставь меня одного, черт возьми.

Мама ахнула. Я никогда не разговаривал с ней таким тоном, даже в самые тяжелые времена, когда мы жили в южном районе Бостона и я кулаками и ядовитыми словечками отбивался от других ребят, считавших меня легкой добычей.

«Зато теперь ты действительно легкая добыча. Неподвижная».

– Уэс, – проговорил Пол примирительным тоном. – Через час здесь будет терапевт, специалист по реабилитации. Тебе понадобятся силы.

Ага. Силы, чтобы впервые перетащить свою задницу в инвалидное кресло.

Слово «инвалидное кресло» вызывало у меня автоматическое желание пошевелить одной из посторонних штуковин, мертвым грузом прикрепленных к моим бедрам. Я чувствовал, что мои ноги на месте, но они, черт побери, никак не желали двигаться. Это как если бы умирающего от голода человека поставили перед накрытым столом, до которого он никогда не сможет дотянуться.

– Нет, спасибо.

Я открыл глаза. Вот черт, пока я не видел, на парковку въехал бежевый «Ниссан». Значит, теперь машин стало тридцать пять? Я принялся пересчитывать сначала – просто чтобы удостовериться.

Пол снова тихо заговорил, Ма заверещала. Я постарался отключиться от их голосов и начал задремывать. Тридцать четыре, тридцать пять…

Я проснулся от мягкого похлопывания по плечу, открыл глаза и увидел загорелого человека средних лет: у него были темные волосы с проседью и добрые глаза.