Зажечь солнце (СИ)

Повозку останавливают, и юный бард залезает под навес. К Танатосу и Хелен. Девочка уже спит, положив голову на плечо своему защитнику. Они оба — и Хелен, и Танатос, теперь одеты гораздо теплее. Евискориа едва слышно сопит, накрытая плащом вместо одеяла. Она устала и, должно быть, проспит всю дорогу. Она не проснулась даже от крика Йохана и недовольного ворчания извозчика, который, впрочем, замолкает, когда бард отсчитывает сколько нужно монет.

Танатос улыбается ему. Этот хмурый наглый мальчишка рад ему. И Йохан чувствует, как сам начинает улыбаться. Ему очень приятно видеть их обоих — и строптивого Толидо, и тихую Хелен. Его красные глаза смеются, а сам мальчик кажется почти что счастливым. И очень сильно уставшим. Танатос кажется обычным ребёнком, уставшим и почти что испуганным. И Йохану невольно становится ужасно стыдно за свою вспыльчивость. Он не имел права уходить. Это он был старшим. Танатос мог быть гордым сколько угодно — он никогда не признает свою вину или то, что ему кто-то нужен, — но Йохан не просто не должен был на него за это обижаться.

А потом Танатос смеётся. С каким-то облегчением. Словно ему действительно приятен тот факт, что Йохан не остался в Меливерте. Словно ему небезразлично… И бард очень благодарен ему за это.

— Ты спрашивал меня, можно ли нам быть друзьями. Я не могу быть твоим другом, Йохан. Я никогда не смогу быть чьим-либо другом, — через некоторое время, когда они уже отъезжают довольно далеко от города, шепчет Танатос, — но мне всегда хотелось иметь семью… Давай будем братьями, Йохан?

Танатос зачем-то протягивает Йохану маленький кулон, сделанный в виде бронзовой птицы, а потом, очевидно, устав от непонимания, надевает цепочку тому на шею, и бард улыбается и, немного подумав, достаёт из сумки крошечное оловянное колечко, которое можно носить лишь на верёвочке — оно и Хелен на мизинец едва бы налезло.

И почему-то этот своеобразный ритуал кажется ему очень правильным.