Зажечь звезду

«А меня обижать – нормально?» – хотела сказать я, но закусила губу. Просила же не упоминать о Максимилиане и перестать уже читать мне морали на тему, с кем должна общаться некая абстрактная «нормальная девушка»… Но что дома, что здесь – одно и то же!

И если Элен с Хэлом делали это ненавязчиво, то подруги – настойчиво, прямо в лоб. Феникс даже попыталась познакомить меня с кем-то из своих отвергнутых поклонников. Одна Айне обходила тему деликатным молчанием, за что я ей была искренне благодарна. Конечно, решение помочь Ксилю она тоже вряд ли одобряла, но по крайней мере не пыталась ничего решить за меня.

– Конечно, конечно, пойду! – с энтузиазмом согласилась Сианна и подозрительно обратилась ко мне: – А ты так всю ночь и проспишь, да? И не пожалеешь? Точно-точно?

Невольно я почувствовала к ней симпатию – за непосредственность, за дружелюбие и за потрясающее умение игнорировать молчаливые ссоры двух равейн. Но в ответ всё-таки отрицательно покачала головой:

– Нет, лучше дома останусь. А вот когда будем завтра в шесть утра на пляж собираться, я вас, невыспавшихся, с удовольствием пожалею. И, может, поделюсь рецептом травяного чая для бодрости.

– А зачем в шесть утра на пляж? – забавно выгнула брови Сианна.

– Народу меньше, – коротко пояснила Этна. – И море чище.

– Странные вы… Я бы лучше отоспалась, – широко зевнула она.

Я только виновато руками развела – странные или нет, но уж какие есть, такие есть.

Стоило ли сомневаться, что всё-таки меня утащили на эти дурацкие танцы. Уговорили, как миленькую – им бы рекламщиками в тандеме работать. Любую ерунду разрекламировали бы так, что очереди на три улицы выстраивались бы…

Я попалась на крючок после аргумента, что движение-де помогает сбросить стресс и успокоиться, но в итоге оправдались худшие ожидания. Дискотеку устроили не на пляже и даже не на открытой площадке, а под шатром летнего театра после затянутого, натужно-веселого представления с участием зрителей и дурацкими пошлыми шутками. Никакой обещанной романтики и чистого, свежего воздуха. Зато в избытке – визг, вопли, грохот так называемой музыки и тяжёлый, душный запах потных тел и перегара.

Ненавижу.

Не-на-ви-жу.

При первой же возможности я отговорилась головной болью и отправилась подышать на пляж с одной мыслью: всё, больше меня туда не заманят. Ни за что, никакими посулами.

«Дозу одиночества, срочно», – как любил говорить Дэриэлл, возвращаясь с вызовов в столицу.

К сожалению, отхватить дозу одиночества мне не удалось. Пляж тоже был занят. На дальнем неосвещенном краю ворковали парочки, ничуть не стесняясь соседства таких же влюбленных. Ближе к пирсу, на деревянном настиле, где днём продавали прохладительные напитки, девушка с гитарой услаждала слух немногочисленных поклонников. Наверно, пресловутый живой концерт. Сначала я хотела уйти куда-нибудь подальше и посидеть в тишине, а потом передумала. В конце концов, выступление не так уж мешало. Да и мелодия была приятной – рваной, джазовой.

…И смутно знакомой.

Я прислушалась. В глубоком, чуть приглушенном голосе слышались рыдания и беспросветное, чуть удивленное отчаяние: зачем всё это? К чему?

«Зачем ты тащишь меня снова
К людям чужим
Без единого слова?
Зачем ты берешь мои руки,
Изрезанные ножом?
И эти кошмарные звуки —
Ты говоришь – музыка.
Я говорю – мука.
Я знаю, что будет потом.
Зачем ты ведешь меня, глупую, нелепую,
На дальний причал?
И снова кошмарные звуки.
(Рояль заскрипел, саксофон застучал,
И, кажется, стонет скрипка.)
Смеюсь и плюю —
Твои губы целуют так мерзко и липко.
Бросаюсь в холодную воду с ограды.
Плыву.
Плыву за буйки.
В холодную моря громаду,
Пока ещё руки крепки.
Но шёлк этой юбки цыганской
Так тянет ко дну.
И волосы мне облепили лицо.
Тону.
Тону и смеюсь.
Вода в моих легких, и мне – всё равно…
Но что это?
Было темно и вдруг болью прорезался свет.
На досках лежать так холодно.
Прошу у тебя ответ;
Но ты только плачешь, Целуя мою рассеченную бровь. И я говорю – тихо – безумие. Но ты возражаешь – впервые – любовь».