Зажечь звезду

– Думаю, что Тай не сказал ничего такого, о чём мы не могли бы догадаться сами. Другое дело, как он это преподнёс.

– А что ты имеешь в виду?

– То, что после его предположений я уже не горю желанием расследовать это самостоятельно и с гордым видом пытаться ухватить Орден за хвост. Потому что на другом конце хвоста может оказаться кто-нибудь Древний.

– Что за упаднические настроения?! – Этна возмущённо треснула мне по затылку. Я ойкнула и обиженно потёрла место удара. – Какая разница, демоны или эти, в балахонах? Ты что, просто оставишь всё как есть? И пусть люди помирают?

Я отвернулась, стараясь даже случайно не встретиться с ней взглядом.

На душе было препогано.

– Зачем же так сразу… оставить. Но не обязательно же расследовать самим. Можно поручить это дело заботам эстаминиэль.

В зелёных, как мох, глазах полыхнули алые искры.

«Торфяные пожары на болотах – самые опасные, так говорят?»

– Мы и есть эстаминиэль, дура!

Хлопнула дверь. Я некоторое время сидела, прислушиваясь к стремительно удаляющимся шагам. Похоже, она действительно разозлилась. На что? На мою осторожность? Рассудительность?

Или… трусость?

Я ведь чувствую, что не зря приехала именно сюда. Природа Дэй-а-Натье такова, что мы всегда оказываемся на острие атаки. И неважно, насколько велик риск. Война уже скоро, и я не смогу пересидеть её в безопасности Замка-на-Холмах. Надо с чего-то начинать, учиться, пока есть возможность, пока рядом – подруга, могущественная эстаминиэль, пока приглядывает за мною сам Пепельный князь.

Если б только не было так страшно. Если б только горло не пережимало невидимой рукой при одной мысли о том, что придётся лицом к лицу столкнуться с тем жутким, невыносимо неправильным… с тем, чьи следы – всего лишь следы! – заставляют меня терять голову от едва осознаваемого ужаса.

Говорят, что сила Древних диаметрально противоположна силе Изначального. Поэтому у шакаи-ар, потомков демонов, и у равейн почти никогда не бывает детей; поэтому «солнечный яд», кровь равейны света, остаётся самым страшным оружием против шакаи-ар…

И если падаю в обморок, едва почуяв силу Древних… значит, я настолько слаба?

И… не могу исполнять свой долг Дэй-а-Натье, своё предназначение?

Этна позлится и вернётся. Она вспыльчивая, конечно, но отходчивая. Если бы так же просто можно было бы успокоить свою совесть…

Мне страшно.

Музыка бьётся и наполняет пространство. Она расплёскивается солнечным золотом, осыпается песком, ударяет в грудь со всем неистовством волн морских. Музыка везде. Она не просто подчиняет своей воле – ломает. Кажется, что, кроме музыки, здесь нет ничего. Но я знаю, что это не так. Не может быть так!

Я заставляю себя распахнуть глаза и смотреть, смотреть, пока не вскипают слёзы.

И понимаю, что не всё потеряно.

Кроме музыки есть ещё и нити. Тонкие, непрочные, они пронизывают пространство, сплетаются в прочную сеть… и держат. Не позволяют пасть во власть музыки; непрочность обманчива, и они становятся сильнее, когда я касаюсь их. Нити можно свить в тугой канат, а можно соткать из них покрывало и укутаться в него, так, что музыка перестанет меня достигать.

И тогда можно уже прислушаться к ней не со страхом, а с интересом.

Что она представляет собой? Где её источник?

Одна из нитей, серебристо-серая, устремляется вглубь золотых волн. Тянусь за ней и начинаю чувствовать.

Осознавать.

Эту мелодию создают двое. То страшное, отвратительно неправильное – музыкант. А его инструмент, опутанный липкими ало-золотыми нитями…

…человек?

Я медленно открыла глаза и тут же зажмурилась от яркого света, ничего не понимая. Кажется, сон сморил меня до того, как вернулась Этна. Правая щека горела так, как от хорошей оплеухи.

Впрочем, почему «как»?

– Ну? Проснулась? – почти прошипела Ксения. Она нависала надо мною, потирая ладонь. От кислого, болезненного запаха к горлу подкатывала тошнота.