Зажги меня

– Она, так же как и ты сама, – говорит он, – наверняка, чувствует, будто внутри нее обитает какое-то чудовище, которым является она сама. Но, в отличие от тебя, ее единственная жертва – она сама. У нее нет возможности жить внутри своего собственного тела, потому что она не может прикасаться к собственной коже. И она не переносит никакого постороннего прикосновения. И своего собственного тоже. Как я уже говорил. Ей мучительно больно убрать прядь волос со лба или, например, сжать руку в кулак. Она боится разговаривать, шевелить конечностями, ей страшно даже изменить позу или просто потянуться, потому что когда клетки ее кожи касаются друг друга, в эти мгновения она всякий раз испытывает невыносимую боль. – Он в бессилии опускает руки. – Кажется, – продолжает он, стараясь, чтобы голос его не дрожал, – что-то в тепле человеческого контакта словно пробуждает эту жуткую разрушительную силу внутри нее, а так как она является и генератором и реципиентом боли, она не в состоянии убить сама себя. Вместо этого она становится как бы пленницей в своем собственном теле, и ей никак не избежать этих страшных пыток, которыми она изводит ежедневно сама себя.

Глаза у меня щиплет, и я начинаю часто-часто моргать.

Многие годы я считала свою жизнь исключительно сложной и практически невыносимой. Мне казалось, я отлично понимаю, что означает – вечно страдать. Но услышать такое! Я не могу даже отдаленно начать понимать, что же происходит с этой несчастной женщиной. Я и представить себе не могла, что кому-то на этом свете может быть еще хуже, чем мне. И намного хуже.

Мне становится стыдно за то, что я вообще когда-то посмела себя пожалеть.

– Долгое время, – продолжает свое повествование Уорнер, – я думал, что она просто… больна. Я решил, что у нее сломалось что-то в иммунной системе, и из-за этого ее кожа стала такой чувствительной и болезненной. Я решил, что если ее правильно лечить, то постепенно у нее все пройдет, и она обязательно выздоровеет. У меня была надежда, – говорит он, – но потом я осознал, что год проходит за годом, но ничего не происходит, и никаких улучшений не наблюдается. Постепенно эта вечная боль начала разрушать ее умственные способности, и она сама отчаялась и уже не верила ни в какое выздоровление. Она сдалась, и боль одержала над ней верх. Она перестала вставать с кровати, часто отказывалась принимать пищу. Что говорить о личной гигиене – она просто решила наплевать на себя. Решением моего отца стало держать ее на сильнодействующих лекарствах. Короче говоря, он подсадил ее на наркотики.

Он держит ее взаперти в том самом домике с единственной прислугой, чтобы та хоть немного ухаживала за ней. Теперь мать привыкла к морфию и окончательно потеряла рассудок. Она уже никого не узнает, меня в том числе. Несколько раз я пытался сделать так, чтобы она перестала принимать наркотики, – его голос стал тише, – и всякий раз она набрасывалась на меня с явным намерением разделаться со мной, может быть, даже убить. – Он молчит, как будто позабыл, что я присутствую здесь же, рядом с ним, в этой комнате. – Иногда мое детство было почти сносным, – говорит он, – но это только из-за нее, исключительно из-за того, что она находилась рядом. И вместо того чтобы сейчас заботиться о ней и как-то помочь, мой отец превратил ее в нечто совершенно неузнаваемое. – Он поднимает взгляд к потолку и истерично смеется. – А мне всегда почему-то казалось, что именно я справлюсь с этой проблемой, – продолжает Уорнер. – Мне думалось – стоит только найти корень, причину зла – и я обязательно что-нибудь придумаю. Я думал, что смогу… – Он замолкает. Проводит ладонью по лицу. – Я не знаю, – шепчет он и отворачивается. – Но у меня и в мыслях никогда не было использовать тебя и твою силу против твоей воли. Да и сама идея мне никогда не нравилась. Мне только нужно было притворяться, что все идет по плану. Мой отец, видишь ли, недоволен мною и не одобряет моего стремления помочь матери. Его вообще не заботит ее состояние и самочувствие.

Он улыбается, но улыбка получается какая-то кривая и неубедительная. Потом он бросает взгляд на дверь и снова начинает хохотать.