Заживо погребенные

– Какая тебе разница, если ты даже не видела их? – проворчал Майк. – Опознавать будет другой. Врачи говорят, что даже если бы ты слышала их перед этим, удар по голове отключил кратковременную память, и ты никогда не сможешь их вспомнить.

– Кто этот свидетель? – спросила я.

– Ты знаешь правила, – уперся Майк.

– Надеюсь, не ты, – проворчала я. – После сегодняшнего я вообще ни в чем на тебя полагаться не буду. И, если официально, я хочу, чтобы в материалах значилось: тот, кто засунул меня в ту самую дыру, либо собирался оставить меня там умирать…

– Ну да. Музей вот-вот откроется.

– Может, он думал вернуться за мной ночью, отвезти куда-нибудь и спокойно прикончить.

– Те парни просто хотели, чтобы ты выскочила из коробки во время экскурсии третьеклассников из пригорода. И они могли увезти эту городскую легенду с собой, – сказал Майк.

Зазвонил телефон. Я взглянула на него и опустила ноги с кровати.

– Кому известно, что я здесь? Я не хочу ни с кем разговаривать.

– Саре, – ответил Мерсер. – Она весь день о тебе беспокоится. Я просил ее подождать, пока тебя не определят в палату.

Он взял трубку, потом протянул мне.

– Меня еще не уволили? – пошутила я.

Мой верный заместитель тянула лямку за меня во время долгих судебных процессов, сложных расследований и личной неразберихи, то есть в психические дни, как мы любили их называть.

– Как голова?… – Было приятно слышать будничный голос Сары. – Как вы там? Знаешь, мне бы не пришлось скидывать вес, если бы ты была постоянно на месте. Я на всякий случай отписалась по твоему делу с Апшоу. Шеф хочет, чтобы ты полежала с неделю, и я его в этом поддерживаю.

Сара заверила меня, что держит под контролем все незаконченные дела. Мы поболтали еще пару минут, я поблагодарила ее за помощь и положила трубку.

Потом пришел лечащий врач и подтвердил, что у меня нет ни переломов, ни сотрясения мозга. Он обещал выписать меня после утреннего обхода, если всю ночь состояние будет стабильным.

Мерсер заказал мне суп, а сам вместе с Майком принялся за пиццу. Пока я ждала суп, Майк переключил телевизор на телевикторину. Мы застали самый конец игры. Требек называл последнюю категорию знаменитых имен.

– Определим ставки – по двадцатке, – предложил Майк.

Мерсер согласился.

– Я пас, – сказала я и тут вспомнила о своей сумочке. – Они взяли мой кошелек?

– Ты оставила его, когда мы пошли в дом. Ты разве не помнишь?

– Не совсем. Я немного запуталась.

– Кошелек еще там. Как ты думаешь, я заплатил за обед? – спросил Майк.

– Великий картограф, урожденный Герхард Кремер, родившийся в 1512 году. Он придумал слово «атлас» – по имени титана, перед которым преклонялся, – для своей коллекции карт мира, он взял себе следующее имя, – говорил Требек с экрана.

– Бери себе еще двадцатку. Я пас, – сказала я.

Трое соперников телешоу не ответили, как и я.

– По-моему, Рэнд и Маккнэлли в 1512 году еще не родились, – проговорил Майк.

– Ребенку нужны новые ботинки, – сказал Мерсер, протягивая руку к Майку. – Кем был Меркатор? Герардус Меркатор?

– Иногда ты меня удивляешь, – сказал Майк. – Твой старик?

Отец Мерсера был механиком в «Дельта Эйрлайнз».

– Он постоянно приносил домой карты, и я изучал маршруты пилотов. Разве вы не помните проекции Меркатора, прямолинейные локсодромы?

– Извини, Мерсер. Не понимаю.

– Кстати, у меня небольшой сюрприз, – продолжил Мерсер. – Отдел общественного транспорта раскодировал проездной билет, выпавший из кармана Шелкового Чулка. Днем они отправили по факсу данные в офис. Ты получишь их завтра.

– Что-нибудь интересное?

– Подземка Лексингтон-авеню. В основном он крутится на Семьдесят седьмой улице. Как мы и думали, он там живет либо работает. Ты выяснишь это сама, когда тебя выпишут. Возможно, это тебе что-то подскажет.

К девяти часам вечера глаза у меня буквально слипались. Детективы играли в карты, сидя на моей постели.

– Сдавайся, Куп. Ты уже носом клюешь, – проговорил Майк.

Он встал и пошел за медсестрой. Решил, что мне пора принимать лекарство.

Я боролась со сном, потому что боялась кошмаров, которые сулила мне ночь. Боль отошла, но временами казалось, что я все еще лежу в тесной нише с кляпом во рту. Эти ощущения вспыхивали и снова гасли.

Вошла медсестра с бумажным стаканчиком и высыпала мне в руку таблетки. Я даже не спросила, что было за лекарство. Молча проглотила его.

Мерсер привстал, потянул за цепочку, и свет над моей подушкой погас.

– Пожалуйста, оставь свет, – попросила я.

Он поцеловал меня в кончик носа.

– Я оставлю свет возле стула. Я никуда не уйду, Алекс.

Укладываясь поудобнее, я повернулась на бок. Ребенком я просыпалась иногда среди ночи, и тогда мама учила думать о чем-нибудь хорошем. Я закрывала глаза и представляла, что иду по пляжу с отцом, держась за руку, а он рассказывает мне истории из своей молодости. Об их романе с мамой. Или представляла свой последний визит к бабушке, ее ферму, как она баловала меня.

На этот раз я попыталась воспользоваться старым способом, но гнетущий осадок, поднимаясь откуда-то снизу, мгновенно прерывал мои счастливые воспоминания.