Заживо погребенный

На следующее утро были консультации, были обсуждения, были совещания там и сям, и основной закон королевства так и сяк обрыскивали, пытаясь обнаружить законный способ исследовать родинки Прайама — все тщетно. Прайам благополучно явился в суд, как всегда, в высоком воротничке, и был тридцать раз сфотографирован у входа.

— Да он в нем спал! — крикнул какой-то весельчак.

— Не-а! Спорим, он свежий у него! — кричал другой. — Мадама, небось, за ним следит!

Подвергаясь подобным оскорблениям, человек, бросивший вызов высшему суду и правосудию, прошел к своему месту в театре. Судейские его пытались урезонить, он отвечал молчанием. Пронесся слух, что он прячет в кармане револьвер, дабы защищать невинность своей шеи.

Знаменитые артисты, смекнув, какое было бы безумие терять по шесть-семь сотен фунтов ежедневно из-за того только, что Прайам оказался упрямым идиотом, продолжали слушание дела. Мистер Оксфорд, уже с новой армией экспертов, известных всей Европе, рвался доказать, что картины, написанные после некоего погребения в Национальной Валгалле, написаны Прайамом Фарлом, ибо никем другим написаны быть не могут. То было, в некотором роде, доказательство посредством документа. Иначе говоря, из каждого квадратного сантиметра каждой картины выводилось непреложное заключение о наличии родинок на шее Прайама. Строгое доказательство — комар носу не подточит. Прайам, в своем высоком воротничке, сидел и слушал. Были у экспертов и два крупных достижения, оба, впрочем, непроизвольные. Во-первых, они наслали на судью здоровый сон, а во-вторых, так утомили публику, что та уже считала, что напрасно столь многого ждала от этого процесса. Экспертиза тянулась два дня целых и потянула еще на тысячу фунтов. На третий день Прайам, отчасти закаленный славой, явился в том же высоком воротничке и еще более решительный, чем прежде. В одной газете, среди громких криков о родинках и достижениях экспертов, проскользнуло тихое сообщение о том, что полиция собрала уже предварительные доказательства двоеженства, и арест его неминуем. Но с ним случилось кое-что, даже почище ареста за двоеженство.

Новый свидетель

Главный коридор отделения Королевской скамьи в Доме Правосудия, как и все главные коридоры, есть место странных встреч и разговоров. Здесь вас может ожидать и сюрприз, который изменит всю вашу оставшуюся жизнь, и просто приглашение на посредственный обед в нижнем ресторане; никто заранее не знает. Прайам, конечно, никакого приглашенья на обед не получил. Протискиваясь сквозь толпу — потому что в этом коридоре разве что спичками и зубочистками не торгуют, в остальном же он ничем не отличается от утреннего Стрэнда — он увидел, как мистер Оксфорд беседует с какой-то дамой. Ну, а он ни единым словом не обменялся с мистером Оксфордом после той исторической сцены в клубе, и впредь не собирался хоть единым словом с ним обмениваться; однако между ними не произошло и формального разрыва. Самое благоразумное, следственно, было повернуть и пойти другим коридором. Так Прайам бы и смылся, ибо очень был способен на поразительное благоразумие, когда надо избежать ненужной встречи. Но в ту самую секунду, когда он поворачивал, дама, беседовавшая с мистером Оксфордом, увидела его, шагнула к нему с быстротою мысли и протянула ему руку. Высокая, тощая, чопорно достойная при всей резкости движений, как у заводной куклы. Юбка, плащ, все это было у нее — не придерешься; но притом, увы, — большие ноги (не ее вина, конечно, хотя мы склонны считать большие ноги преступлением), а оперенная шляпа — и того больше. Свой возраст она скрывала под вуалью.

— Здравствуйте, мистер Фарл, — уверенно адресовалась она к нему, но голос дрогнул.

То была леди София Энтвистл.

— Здравствуйте, — ответил он и тоже протянул ей руку.

А что еще он мог сказать, а что еще он мог сделать?

Тут руку протянул и мистер Оксфорд.

— Здравствуйте, мистер Фарл.

И, пожимая ненавистную руку мистера Оксфорда, опять Прайам сказал: «Здравствуйте».

Прошлого как не бывало; прошлое как бы исчезло, как будто кануло в пошлость многолюдного коридора. По всем правилам благородного поведения, леди Софии Энтвистл полагалось ткнуть в Прайама дрожащим пальцем и выставить его на позор пред целым светом, как безжалостного похитителя доверчивых девичьих сердец; ему же полагалось дать пинка мистеру Оксфорду, вредному еврею. Но они всего-навсего пожали друг другу руки и пожелали друг другу здравствовать, хоть здравие друг друга едва ли пристально их занимало. Что и показывает, до какой же степени пришло в упадок древнее достоинство народа.

Потом они помолчали.

— Вы знаете, наверно, мистер Фарл, — вдруг заговорила леди София, — что я буду давать свидетельские показания на этом процессе.

— Нет, — сказал он. — Я не знал.

— Да, оказывается, весь континент обрыскали в поисках хоть кого-нибудь, кто б вас встречал под собственным вашим именем и безусловно мог бы вас опознать, и все напрасно — конечно, из-за своеобразия ваших манер во время путешествий.

— Подумать только, — сказал Прайам.