Збиг: Стратегия и политика Збигнева Бжезинского

Чтобы понять такую трансформацию, полезно обозначить некую точку отсчёта в существовавшем до них мире. В снежный декабрьский день 1960 года только что избранный на пост президента Джон Ф. Кеннеди пригласил на обед в своём доме в Джорджтауне банкира Роберта Ловетта 1895 года рождения, сына председателя Объединённой Тихоокеанской железной дороги. Он следовал по проторенному cursus honorum (карьерному «пути чести») белой англосаксонской протестантской элиты: Хиллскул, Йельский университет, общество «Череп и кости», Гарвард, выгодный брак. Будучи партнёром влиятельного нью-йоркского инвестиционного банка Браун бразерс, «Харриман энд компани», Роберт Ловетт служил воплощением внешнеполитического истеблишмента и его ценностей: умеренность, нежелание «светиться» на публике и рекламировать себя, исполнение общественного долга. Он разбирался в международной политике благодаря занятию бизнесом и поскольку служил командиром первой авиационной эскадрильи ВМФ во время Первой мировой войны, специальным помощником по авиации военного министра США Генри Стимсона во время Второй мировой войны, заместителем государственного секретаря Джорджа К. Маршалла и, наконец, четвёртым министром обороны. Несмотря на то, что он был республиканцем, Кеннеди предложил ему не одну, а целых три министерских должности на выбор: министра обороны, государственного секретаря и министра финансов. Но Ловетт отказался от предложения, сославшись на плохое здоровье, и посоветовал вместо себя назначить в Пентагон Роберта Макнамару, Дина Раска в «Туманное дно» (Государственный департамент) и Дугласа Диллона в Казначейство. Все трое были наняты[8].

Такова была власть и могущество истеблишмента – «мудрецов», определявших политику Америки в середине двадцатого века, включая Генри Стимсона, Дина Ачесона, Аверелла Гарримана, Джона Маклоя и Чипа Болена[9]. Но к концу «тревожных 1960-х» разработка внешнеполитического курса коренным образом изменилась, и эта социальная трансформация выразилась в назначении иммигранта, доктора наук Генри Киссинджера на пост советника по национальной безопасности, за восемь лет до того, как тот же пост в Белом доме занял иммигрант и доктор наук Збигнев Бжезинский. Любопытно, что оба соревновались за влияние с государственными секретарями, олицетворявшими старый истеблишмент (и над которыми они, что характерно, одержали верх): Уильямом Роджерсом в случае с Киссинджером и Сайрусом Вэнсом в случае Бжезинского – с двумя юристами из Нью-Йорка, англосаксонскими протестантами, игравшими по старым правилам.

Старая элита, естественно, получала власть благодаря своим связям и высокопоставленному положению; Киссинджеру и Бжезинскому приходилось всего добиваться самим, и они играли по новым правилам. Оба отличались честолюбием, усердием и беспардонным стремлением заявить о себе; оба полагались на три ключевых фактора, определивших политическое развитие в послевоенные десятилетия: появление Университета холодной войны; размывание границ между академическими исследованиями и практическим определением политического курса, на которое всё большее влияние оказывали политические организации и «мозговые центры»; а также усиливавшаяся политизация в выборе должностных лиц, ответственных за международные отношения. Не они создали все эти факторы, но они первыми воспользовались ими в полном объёме – и тем самым сделали Вашингтон таким, каким мы его знаем сегодня.

Гарвард, в который поступили Киссинджер и Бжезинский – в 1947 и 1950 годах соответственно, – уже не был сонным элитным учебным заведением из Лиги Плюща. Он стал ярким воплощением концепции Университета холодной войны[10]. В результате послевоенного разделения мира на два враждующих лагеря и начала холодной войны Соединённые Штаты вдруг обнаружили, что им крайне необходимы высокообразованные специалисты в самых разных областях, от ядерной физики до экономики и иностранных языков – чтобы разрабатывать ядерные бомбы, развивать экономику стран третьего мира и управлять далёкими территориями. Как следствие, правительство обратило внимание на университеты, щедро выделяя федеральные деньги таким заведениям, как Гарвард, Колумбия и Стэнфорд. В результате обильных финансовых потоков ведущие университеты превратились в мощные исследовательские институты (иногда в ущерб преподавательской деятельности), обеспечив внушительный прорыв Соединённых Штатов во многих сферах. Финансирование также изменило сам характер академической работы: «Свободный университет, по исторической традиции источник свободных идей и научных открытий, пережил революцию», – говорил президент Эйзенхауэр в своём известном прощальном обращении 1961 года, в котором предупреждал об опасности усиления военно-промышленного комплекса. «Перспектива подчинения ученых страны федеральному диктату, выделения средств под проекты и утверждения власти денег существует постоянно, и ее следует рассматривать со всей серьезностью»[11].