Здесь был Хопджой

— Видите ли, по каким-то причинам это место оставили еще лет восемь назад. Я уверен, где-нибудь в ваших архивах имеется упоминание об этом, даже если Хопджой, что вполне вероятно, и не был в курсе. А дело, мистер Памфри, в следующем. Немножко наивности можно найти в каждом из нас. Но только когда природное простодушие сочетается с какой-то манией, только тогда утрачивается всякая способность отличать правду от вымысла. Вот причина, по которой умные и, казалось бы, довольно осторожные люди бывают бесконечно доверчивы.

Хопджой был обманщиком. Думаю, даже вы теперь в этом убедились. Он торговал доверием — и не в последнюю очередь доверием своего начальства. Но до трагедии беднягу довело в конце концов не мошенничество, а безоглядная решимость использовать любую возможность, чтобы — как бы это сказать? — приумножить свои познания в области плотских утех.

Он недооценивал Периама, если вообще всерьез задумывался об этом увальне как о своем противнике, и уж, конечно, ему и в голову не приходило, что та несуществующая жизнь, которую он для себя создал, окажется подлинным подарком для человека, замыслившего уничтожить его.

Случай с Хопджоем являет собой классический пример бесславного конца негодяя, попавшего в им же самим вырытую яму, и Периам блестяще спланировал его именно как таковой. Он знал, что чем глубже будет вестись назначенное расследование, тем убедительнее будут свидетельства того, что Хопджой сам подстроил свое исчезновение.

Вспомните свинину, которую нам попытались продать, как украденную умным Хопджоем для своей кислотной ванны. Не просто чья-нибудь свинина, конечно, — но именно половина туши, похищенная с фермы Кроллов, где, как всем известно, Хопджой был частым гостем. Только сейчас, когда мы знаем всю историю до конца, мы можем видеть подлинное значение того факта, что табачник Периам был в приятельских отношениях с Хиксом, мясником и забойщиком из соседнего магазина.

Пербрайт остановился и посмотрел в дальний конец комнаты, туда, где сквозь стеклянную дверь можно было разглядеть головы нескольких «непроживающих», о досуге которых так сокрушался мистер Барраклоу. Они заглядывали внутрь, пробовали дверь и переговаривались. Один или двое из них недоброжелательно смотрели на привилегированную группу из четырех человек, оккупировавшую помещение, и отходили от двери; на лицах у них читалось намерение «дойти до директора».

— Скажите, майор Росс, — после короткого молчания вновь заговорил Пербрайт, — вы сами когда-нибудь видели этого Хопджоя?

— Нет, насколько помнится. Конечно, в той игре, которую мы ведем, люди могут представляться и под другими именами.

— Вполне. Нет, меня просто интересовали его физические данные. Это как раз тот вопрос, который я непростительно долго себе не задавал. Ворочать пятидесятилитровые бутыли и половины свиных туш — занятие не для слабого. Периам отчетливо видел здесь опасность для успеха своего замысла; он незаметно подсунул мне описание Хопджоя как здорового, хваткого парня. Одной из его самых,, рискованных уловок была та ложь, что Хопджой вышел из больницы здоровее прежнего. К сожалению, должен отметить, что наш старый общий друг — безопасность — помогла Периаму и здесь. Но это не отвлекло меня, и я не забыл о неких спортивных трофеях Периама, которые мы увидели на буфете в столовой его дома. Они были вручены ему за тяжелую атлетику… Помните все эти серебряные кубки?..

— А, ну да ладно…— Инспектор встал и потянулся. — Нам не в чем себя упрекнуть, джентльмены. В конце концов, все само собой устроилось, к тому же наилучшим образом. Если это дело что-нибудь и доказывает, так это то, что «время — честнейший из судей», — он игриво подмигнул Памфри, — как верно заметил Маркс.

Памфри схватил ртом воздух, словно от внезапной желудочной колики.

— Да не Карл, не волнуйся, — сказал инспектор и мягко похлопал его по руке. — Эх ты, ворчун.