Здесь и сейчас

Лежу на кровати, пытаясь заснуть, но никак не получается: я все думаю, почему никто не позвонил и никто не пришел. Это еще страшней, лучше бы они объявились. Стараюсь не думать, но не могу, это требует много усилий, поэтому прекращаю борьбу: да пусть что угодно приходит в голову, наплевать. Мысли блуждают от одной к другой, пока не приходят к событиям поздней весны 2010 года. На события незадолго перед переходом и на некоторое время после него у меня странная амнезия: что́ в это время происходило, я совсем не помню. Не знаю почему. Думаю, переход из одного времени в другое как-то сказывается на деятельности организма. Это могло быть связано с процедурой очищения сознания, которой мы подверглись сразу перед переходом, или с «витаминами» — их мы принимали перед отправкой, чтобы уменьшить порожденные переходом стрессы и защититься от десятков обычных недугов, которым мы были особенно подвержены. Мы до сих пор каждый вечер пьем таблетки, но уже не столь сильнодействующие. В общем, я помню только то, что было за несколько дней до перехода, а сам переход и прибытие сюда совсем не помню.

Первое воспоминание относится к 2010 году. Это скрип калитки, ведущей на игровую площадку в местечке, про которое я почему-то знаю, что оно было в нескольких милях и за восемьдесят восемь лет от нашего дома. Это было неподалеку от городка Рай в округе Вестчестер, где мы, примерно двадцать детей и несколько взрослых-иммигрантов, первые две недели каждый день чего-то ждали. Может, и дольше. Тогда я совсем утратила понятие о времени.

Именно тогда взрослые, которые не присматривали за нами, «расположились» — расселились по обширной территории Нью-Йорка, устраивая себе вполне убедительное жилье с домами, хозяйством и всем необходимым для жизни остальных.

Я помню, как однажды сидела на этой игровой площадке на детских качелях, совершенно ошеломленная мощным воздействием на все органы чувств незнакомых запахов, звуков, возней живых птиц, порхающих и мечущихся вокруг высоких деревьев с густыми кронами. Помню, я думала, куда это подевался мой папа, если, конечно, он вообще здесь с нами, — наверное, просто занят устройством новой жизни и ему не до меня.

Недели через две мы с мамой переехали в наш дом, в первый раз на новом месте сели за стол вдвоем в этом новом мире, и тогда я поняла, что папы с нами нет и он никогда не придет. Мистер Роберт и миссис Синтия и раньше по очереди пытались растолковать мне, что в последнюю минуту папа отказался от иммиграции и что я должна принять это как факт и смириться, но по-настоящему я поверила этому в тот вечер, потому что папа никогда не пропускал семейного обеда.

— Ну что ты сидишь как дурочка, что у тебя за лицо? — помню, как миссис Синтия строго выговаривала мне на детской площадке, когда я, разинув рот, смотрела на нее, не в силах поверить в только что услышанное.

Представляю, как мы все тогда выглядели: как несчастные беженцы из истерзанной и разоренной страны. Собственно, так оно и было.

Помню также, что́ на мне было надето: одежду подбирали для меня и других детей в каком-то универмаге. Мы думали, так нас хотят поскорей вписать в окружающую обстановку, но на самом деле это лишь потому, что мы не знали ничего лучшего. Был конец апреля, дни стояли необычно теплые, но на нас напялили рубахи и кофты с длинным рукавом и штаны, чтобы не было видно синяков и порезов, полученных во время перехода, — опять же, как это все происходило, я не помню.

Уже в первую неделю пребывания здесь я стала кое-что подозревать. Сначала — темно-синяя спортивная куртка с надписью большими буквами «Нью-йоркские гиганты» на спине. С собой такую вещь мы не могли переправить. Вероятно, меня нашли в этой куртке уже вскоре после прибытия. И мама, и миссис Синтия, и мистер Роберт все приставали ко мне, откуда да откуда у меня эта куртка, а я и сама не знала откуда. Они думали, что я обманываю их или что-то скрываю, но это было не так. Я и до сих пор не знаю, откуда она взялась. Честно, все это для меня самой загадка.

Дело в том, что мне полагалось избавиться от нее, но я сохранила эту куртку, завернула в пластиковый пакет и засунула на самую верхнюю полку шкафа. Сама не знаю, зачем я ее сохранила. Но мне кажется, с этого и началась моя тайная жизнь, исполненная уловок и хитростей. Если тебя постоянно в чем-то обвиняют, то в конце концов начинаешь и в самом деле так себя вести.

Потом — непонятные цифры. Меня нашли в этой несчастной, неизвестно откуда взявшейся куртке, а на руке обнаружили написанные кем-то большие черные цифры. Конечно, все очень странно. Но я действительно понятия не имею, откуда у меня на руке взялись эти пять цифр. Мистер Роберт, мама и все остальные тоже не могли ничего понять и были явно расстроены. Я поклялась, что их написала не я. Думаю, они поверили, потому что почерк был точно не мой. Но я не предложила им никакого объяснения, и все сочли меня чрезвычайно трудным ребенком.