Здесь и сейчас

— Воздух вокруг тебя как-то странно колыхался, дрожал. Ты была чем-то напугана и не хотела со мной говорить. Я показал тебе, как пройти к мосту через речку, ты сказала, что тебе надо туда.

— Ничего не помню, — еле-еле произношу я.

И снова чувствую, как мир за спиной, в прошлом, меняется, принимает иную форму. Все было не так, как я себе представляла.

— А других, кроме меня, ты видел?

— Нет. Наверное, тоже где-то пробирались через лес. А я видел только тебя.

Лицо Итана словно в тумане, что на нем написано, не разобрать, но я чувствую, слова свои он тщательно взвешивает.

— Но я могу узнавать их, людей, которые пришли с тобой. Некоторых сразу, других нет…

— Что ты хочешь этим сказать?

— Могу распознавать путешественников во времени. Трудно объяснить как. Ну, словно вокруг тебя воздух движется по-другому. Не так, конечно, как в тот день, когда я тебя встретил, но что-то есть общее, едва уловимое.

— Ты и сейчас это видишь?

— Вокруг тебя уже с трудом. Почти совсем незаметно. Но вокруг других больше заметно, особенно кто постарше. Вокруг Кеноби хорошо было видно.

— А другие тоже видят?

— Из моих знакомых никто. Не подумай, я об этом никому не сказал. Кеноби говорил, это редко бывает, но некоторые люди обладают тонкой чувствительностью к потоку времени. У меня это, может, потому, что я тогда был там, когда открылся тоннель. Остаточные результаты действия этого потока всегда присутствуют, но их мало кто видит. Он говорил, что это вроде психологического эксперимента, который есть в Интернете. Когда люди играют в баскетбол. Ты, наверное, видела. — (Я качаю головой.) — Нет? Ну, значит, там две баскетбольные команды, одна в черных трусах, другая в белых. И ты должен считать очки, сколько белые забросили черным, и наоборот. В конце тебе дают правильный ответ, а потом вдруг задают вопрос: «А ты гориллу видел?»

— Гориллу?

— Ага. Большинство заняты подсчетом бросков и, когда игроки пытаются забросить мяч в корзину, не видят, как парень в прикиде гориллы выходит прямо на середину площадки, стоит, а потом уходит. И никто, как правило, никакой гориллы не замечает.

Я подвигаюсь к нему поближе:

— А ты, значит, гориллу видишь.

Голос Итана звучит устало, и в первый раз я замечаю, что он чем-то опечален.

— Выходит, вижу.

Итан роется в своей куртке и вручает мне конверт, который нашел в тележке старика.

— Это… он хотел мне передать?

— Кеноби сказал, что у него для тебя кое-что есть… какой-то ключ… и если он почему-то не сможет передать его тебе лично, я должен найти этот конверт и вручить тебе. Думаю, нам повезло, что ты появилась и у убийцы не было времени порыскать по карманам.

Да, пожалуй, он прав.

— Откроешь сейчас? — спрашивает Итан, видя, как я верчу конверт, не зная, что с ним делать.

Опять он, пожалуй, прав, и я трясу конверт, будто это рождественский подарок, желая, насколько можно, унять волнение. Внутри, похоже, письмо. А на дне конверта что-то твердое, наверное ключ. Старик хотел, чтобы он обязательно попал мне в руки.

Итан слегка поворачивает ключ зажигания, и внутренность машины освещается.

— Ну что, готова?

— Лучше ты прочитай мне вслух.

В конверте, кроме ключа и письма, лежит еще пластиковая карта, завернутая в маленький кусочек бумаги с адресом.

Камера хранения

200, 139-я Восточная улица,

Бронкс, Нью-Йорк, 10451

Ага, это ключ от ящика.

Я разворачиваю письмо и щурюсь, пытаясь разобрать его почерк. Знакомый почерк. И знакомая подпись внизу. Несмотря на ужасное зрение, я это вижу, и меня снова охватывает волнение. Я закрываю глаза.

— Ладно. На, читай.