Здесь и сейчас

Автор сюиты №8 взмахнул своими здоровенными ручищами, с пальцами и впрямь напоминающими, даже не сосиски, а скорее сардельки, и с силой опустил их на клавиши. Было впечатление, что на самом деле на клавиши рояля рухнуло сразу все тело пианиста. Раздался страшный грохот, блямканье и даже звуки издаваемые, очевидно, теми, частями инструмента, которые не предназначались непосредственно для игры. Белоснежный корпус явно не выдерживал такого напора. Настя вздрогнула, а Нестор развернулся к ней, и уже не понижая голоса, потому, что в этом не было необходимости, спросил:

– Интересно, а у рояля ноги подломиться могут? Его ведь, наверное, придавит, на хрен, если рояль рухнет.

– Надеюсь, любознательный мой, ты не ждешь, что его придавит «на хрен», чтобы побыстрее пойти в ресторан? – процедила Настя, уже проклиная тот момент, когда сама согласилась прийти послушать «дарование».

Спустя десять минут все такой же какофонии Насте уже стало казаться, что она попала в ад. Голова разрывалась от страшных, совершенно разрозненных, и при этом очень громких, раздражающих, дергающих нервы, звуков, извлекаемых Аркадием Леонардовичем Пироговым из несчастного инструмента. Настя осторожно огляделась по сторонам. Слушатели сидели с застывшими лицами, и она заподозрила, что вовсе не от восторга и умиления. Она взглянула на Фаину. Та, то и дело прикладывала платочек к глазам, другой рукой «отмахивая», очевидно ей, единственной из всех присутствующих, слышный ритм чудовищной игры. Ее братец, дядя пианиста, как ни в чем не бывало, преспокойно спал, закинув назад голову и приоткрыв рот. Судя по неудобной позе он, наверняка еще и храпел, но расслышать его храп все равно было невозможно. Настя позавидовала удивительной способности «абстрагироваться от окружающей обстановки». Хотя он пережил уже семь сюит, возможно, это вынужденно выработанный его организмом своеобразный способ самосохранения – временно впадать в анабиоз.

Пианист вновь и вновь высоко поднимал руки и обрушивал их на клавиши, с каждым ударом, казалось, все яростнее и яростнее. Настя уже сама почти мечтала, чтобы ножки у рояля подломились. «Боже!» – мысленно простонала она.

На двенадцатой минуте исполнения последнего произведения Аркадия Пирогова, Нестор поднялся с места и, взяв Настю за руку, стал пробираться, через сидящих слушателей к выходу. В их сторону начали устремляться взгляды присутствующих. В этих взглядах читалось удивление и, как показалось Насте, плохо скрываемая зависть. Исполнитель, продолжавший терзать рояль и слух присутствующих, в какой-то момент тоже заметил движение в зрительской части зала. Он замер и повернув здоровенную голову, в сторону зрителей, впился колючим, злобным взглядом в наглую парочку, посмевшую помешать его исполнению.

– Играйте, играйте, – великодушно махнул рукой Нестор пианисту. – Умопомрачительная вещь! Был бы жив Чайковский, повесился бы от зависти.

Настя заметила, что Фаина замерла с недонесенным до глаз платочком. На ее лице было написано страдание, крайняя степень удивления и… разочарование. Она так обманулась, приняв этих двоих за тонко чувствующих, возвышенных натур, способных ценить прекрасное! В этот момент, очнувшийся ото сна дядя пианиста, вероятно, решив, что наступившая тишина означает окончание концерта, радостно и энергично зааплодировал.

–

– Спасибо, – улыбаясь, сказала Настя, когда они покинули дом-дворец и подошли к своей машине.

Нестор удивленно посмотрел на нее.

– За что?

– За все. За то, что поехал со мной, хоть и ужасно не хотел этого делать. И за то, что увел меня оттуда. Я думала, что я с ума сойду.

Он засмеялся и открыл перед ней дверь.

– Поехали, ценительница прекрасного.

– В ресторан? – улыбнулась она.

– А то! Я эту хреноту слушал, да еще и тебя спас, так, что ужин я точно заслужил.

– Ты мой герой! – она с нежностью посмотрела на мужа предпочитавшего пищу обычную, пище духовной. Он самый замечательный и плевать, что он не желает культурно развиваться и не делает попыток самосовершенствоваться! Настя радостно засмеялась.

Они отъехали от шикарных владений. Нестор весело посмотрел на Настю.

– А как ты думаешь, у Гошки есть склонность к музыке? А то, может, купим ему рояль?

– Я сразу уйду из дома, – смеясь, сказала она.

Остановив машину у ресторана, Нестор подал Насте руку.

– Знаешь, а ведь все говорили чистую правду, – улыбнулась Настя. Нестор удивленно посмотрел на жену, не понимая, о чем идет речь. Настя засмеялась. – Согласись, это и впрямь незабываемо, без каких-либо преувеличений. Так, что в какой-то степени, он на самом деле – талант, дарование. Без обмана.

– Ну, в какой-то степени он на самом деле – мальчик, – ухмыльнулся не утонченный, не склонный к прекрасному, величайший герой собственной жены. – Так что, считай, вообще все без обмана. Ну, может, кроме утверждения насчет Моцарта. Фамилия мне знакома, так, что видишь, мой культурный уровень не совсем уж на нулевой отметке. А теперь пошли, почитательница юных дарований…

–