Здесь и теперь

«Ну хорошо, символ, — думал я. — Но зачем сейчас, в канун двадцать первого века, молиться на старославянском? Нарочно? Чтоб было меньше понятно?»

Священник то отворял царские врата и выходил из алтаря, то зачем‑то скрывался за ними. Возник дьякон — толстый, лысый, с ухоженной бородой. Утробным голосом стал читать Библию: «Во время оно…» Что случилось «во время оно», разобрать было невозможно.

Вдруг увидел Наденьку. Она стояла у окна напротив иконы Николая–угодника. Ее голова в чёрном платке напоминала о картинах Сурикова, о Древней Руси.

«Молится о своём Костеньке», — думал я, невольно любуясь её профилем и чувствуя, как теплеет на сердце.

Одно было досадно. Сын Наденьки болел уже давно — что‑то серьёзное случилось с почками. Я был уверен, что могу ему помочь, предложил эту помощь. Наденька отказалась наотрез: «Неизвестно, откуда эти ваши энергии. Бог для чего‑то посылает болезнь, а вы с нею боретесь. Значит, боретесь с Богом. А это — грех».

До своего единственного, самого близкого, дорогого, находящегося в опасности, она не допускала, а вот сейчас, после церкви, уговорила ехать смотреть какого‑то больного с острым приступом радикулита.

Эта непоследовательность поразила. Кроме того, я тоже читал Библию, и, сколько понял, там было чётко сказано, что ни болезни, ни смерти Бог для человека не создал. Всё это началось после грехопадения. От дьявола.

«Ведь она лечит его лекарствами, вызывает врачей. И священники наверняка лечатся. Выходит, борются с Богом… Скажут, лекарство — одно, энергия — другое. Но, в конце концов, любая таблетка, любое вещество — это сконцентрированная энергия».

Я спохватился, что не думаю о матери, не делаю того, ради чего пришёл в храм.

Богослужение уже кончалось. Священник стоял перед царскими вратами, протягивал большой серебряный крест к губам верующих, они целовали его.

Я подошёл последним. Пухлая рука протянула крест и ко мне.

— Батюшка, я не крещён, — тихо сказал я. — Если можно, один вопрос. По поводу болезней и Библии.

— Не крещён? — спросил священник, опуская руку с крестом и вглядываясь в моё лицо.

— Мама умерла. Заказал поминание, свечку поставил.

— Мать была крещена?

— Нет.

— А вы кто по нации будете?

— Еврей.

— Ну, это, извините, кощунство. Церковь молится только за своих. — Священник повернулся, пошёл в алтарь.

Я поднял голову. Прямо в глаза скорбно смотрел Христос. Рожденный от еврейской матери.

…Когда ехали в трамвае по мокрой сверкающей мартовским солнцем Москве, Наденька спросила:

— Если не секрет, о чём вы говорили с батюшкой?

— Так. Ни о чём. — Не хотелось её огорчать. — К кому вы меня везёте?

— Артур, вы помогаете всем людям или избранным?

— Стараюсь всем.

— И плохим, и хорошим?

— А по–моему, плохих не существует. Знаете, Наденька, я порой как подумаю: все когда‑то были мальчиками, девочками… Дурное воспитание, среда, ну, может, наследственность — вот что делает так называемых плохих людей. Но там, в глубине, они всё равно хорошие. Разве не так?

— Конечно, так! — просияла Наденька. — Нам сходить.

С остановки она провела меня к большому дому в стиле пятидесятых годов, остановилась у подъезда с массивной одной дверью.

— Артур, не сердитесь, мы идём к Гошеву.

— Что?! — Я отступил назад.

— Это для вас и для меня испытание, — быстро заговорила Наденька, удерживая меня за отворот пальто. — Вы знаете, я вообще против вашего способа… Но тут, Артур, другое дело. Человек мучается. Сами же говорите — плохих нет! Или вы лукавите?

— Ну, Наденька! — я сокрушённо покачал головой. — Кстати, откуда вы взяли, что я могу вылечить радикулит?

— Нина на днях мне рассказывала о ваших подвигах в Грузии.

— А она‑то откуда знает?

— От некой Анны, своей подруги. — Наденька испытующе глянула на меня.

— Ну, Наденька! — снова повторил я. — А какого рожна оно мне нужно, это ваше испытание?

— Христос говорит: прощайте врагам вашим.

— Уж не думаете ли вы, добрая душа, что вот Артур Крамер вылечит Гошева и за это Гошев снова примет Крамера на работу?

— Нет, не думаю, — быстро ответила Наденька.

Стало совершенно ясно, что она именно так и думает, ради этой цели затеяла всю историю…

— Видите ли, я неспособен подняться на ваши нравственные высоты. И от радикулита ещё никто не умирал.

— Артур! — перебила Наденька. — Он ждёт вас. Я заранее сказала по телефону. Получится, что вы мстите.

У неё стояли слезы в глазах.

— Заранее сказали, не спросив меня?

— Я не говорила, что именно вы, сказала — приедет один человек.

— Любопытно… — Я представил себе мясистое лицо Гошева, его пёстрые американские подтяжки и вдруг решился. — Идем!

Когда поднимались в лифте, когда Наденька нажимала звонок у двери, я чувствовал, как между мною и тем, кто находился за этой дверью, нарастает колоссальное силовое поле. Гошев олицетворял собой всё, что я ненавидел. Мы были разными, противоположными полюсами жизни.

Открыла невзрачная, рано состарившаяся женщина. Отгоняя звонко лающего ирландского сеттера, она сообщила: