Здесь и теперь

— Да он обыкновенный сумасшедший, — втолковывал бородач двум смертельно испуганным женщинам, — сумасшедший, и всё. А мы сидим, слушаем эту ахинею.

Тем не менее, когда перерыв кончился, бородач занял своё место в заметно опустевшей комнате.

Проповедник все так же внимательно оглядывал оставшихся. И тут в раскрытую дверь вбежал внучок хозяйки.

— А ты — сумасшедший! — радостно воскликнул он, указывая пальцем на Игнатьича.

Тот с беспомощной улыбкой смотрел на него, потом поднял руку, издали перекрестил…

Видимо, чтобы разрядить тяжкую паузу, Наденька спросила:

— А как вы относитесь к теории астронома Козырева о том, что время имеет вектор?

— Не теория — практика, — начал отвечать Игнатьич.

Но я уже не мог, да и не хотел вникать в эту проблему.

Спрашивали об индийских йогах, книгах Леви, опять о тарелках. А я все стоял у притолоки и думал даже не о приблизившемся конце света, а о самом Игнатьиче. Сумасшедший не сумасшедший, что толкнуло его выйти к людям с такими идеями, с такой убеждённостью в своей правде? Чем‑то он отличался от Н. Н., хотя то, что было сказано об астероиде Эросе, жутковато совпадало.

Теперь, когда я ехал из заводского клуба к Наденьке на Чистые пруды, эти мысли вновь всплыли, вытесняя Игорька с его песенкой о весёлом ветре, звуки клубного оркестра, да и все, касающееся будущего фильма.

«Ну, а такие, как Игоряшка, дети малые, в чём им каяться, они‑то за что должны гореть в этом астрале, в этом Страшном суде», — думал я, выглядывая номер Наденькиного дома сквозь снег и качающиеся ветви деревьев.

Открыв дверь, Наденька тут же сунула пятёрку, шепнула:

— Собрали тогда шестьдесят рублей, не взял ни копейки. Теперь целая проблема — раздавать обратно. Раздевайтесь и проходите со мной на кухню. Он пока разговаривает с Ниной — моей знакомой.

В маленькой кухне с пузырчатым от протечек потолком Наденька усадила меня на табурет, налила чашку кофе, поставила на стол тарелку с сухариками из чёрного хлеба.

— Извините, больше ничего нет. Картошку сыну скормила. Он спит.

— Наденька, возьмите эти же пять рублей, купите себе продуктов.

— Да не в этом дело, Артур. Ведь сейчас пост.

— Какой ещё пост?

— Рождественский. — Она улыбнулась моему незнанию.

— И давно вы крестились?

— Уже почти полгода. Как услышала Игнатьича.

— И сына крестили?

— И Костика.

— Сколько ему? Он сознательно на это пошёл?

— Вполне. Хотя Костику всего шесть.

Мне стало не по себе. Я смотрел на Наденьку, тщательно вытиравшую полотенцем стаканы, и думал: «Испугалась конца света? Ну, а сыну — шесть лет, и уже сознательно? Чушь какая‑то».

Словно прочитав мои мысли, Наденька с полотенцем в руках присела на другую табуретку и вдруг сказала, глядя в пространство:

— Когда мы крестились, от меня муж ушёл. Не смог понять…

— А что на это сказал Игнатьич?

— От него самого, с тех пор как стал проповедовать, отреклись жена, две дочери. Оставил им квартиру. Всё…

Наденька, с её поднятыми вверх пепельными волосами, худенькой фигуркой в чёрном платье, ничего, кроме жалости, не вызывала.

Скрипнула дверь.

— А вот и Нина, — промолвила Наденька. — Теперь ваша очередь.

Я встал. Навстречу мне с рукописью, заправленной в прозрачную пластиковую папку, шла эффектная, в браслетах и бусах женщина с чёрными локонами до плеч. Сколько я помнил, прошлый раз на встрече с Игнатьичем её не было.

— Пожалуйста, — она посторонилась в кухонных дверях, давая проход. — Ну и поле у вас!

Что она имела в виду, было неясно, во всяком случае, времени на размышления не оставалось, потому что я вошёл в комнату, где у стола вполоборота ко мне сидел Игнатьич. Справа в углу перед уходящими к потолку иконами мерцала лампадка.

— Здравствуйте. Меня зовут Артур Крамер.

— А я — русский Иван, Ваня, — Игнатьич улыбнулся, — зато, в отличие от многих, помнящий своё родство.

— В каком смысле? — насторожился я.

— Иван — значит Иоанн. Ведь это чисто еврейское имя, из Библии. Был такой — Иоанн Креститель… Ваня…

— Иван Игнатьевич, у меня к вам несколько вопросов. Разрешите задать?

Игнатьич кивнул.

Я вкратце рассказал о недавнем знакомстве с Н. Н., не раскрывая имени и фамилии, о всём комплексе в высшей степени странных идей, с которыми впервые в жизни столкнулся, о том, что тот тоже предупреждал: надо готовиться.

— Нет. Видимо, с этим человеком я не знаком, хотя наверняка у нас общий Учитель.

— Вы имеете в виду Иисуса Христа?

— Прежде всего. И других учителей, уже на этом, земном плане.

— Понятно, — сказал я, хотя далеко не все мне было понятно. — Ну, хорошо. Предположим, будет Страшный суд, надо готовиться. Но вот дети — безгрешные, маленькие, пусть некрещёные. Они‑то за что должны пострадать?

— Библия чётко отвечает на ваш вопрос: за грехи отцов. До седьмого колена.

— Но это жестоко!

— Среди всех существ Космоса лишь человеку дана свобода воли, поэтому так велика его ответственность за свои поступки, — строго ответил Игнатьич. — Каждой мыслью, каждым делом человек всякий раз выбирает между Богом и дьяволом.

— Ну, тогда, наверное, всем гибнуть в аду.