Здесь и теперь

Умолив Чары не провожать, уехать обратно на ГЭС, куда в дождь по серпантину горной дороги добираться было особенно опасно, я одиноко сидел в чайхане.

Только что нужный всем, теперь один, в чужом городе, думал о странном свойстве своей судьбы: быть всем и ничем. Словно, сыграв одну роль, должен был через паузу перейти к другой…

Между тем я чувствовал: эти паузы и составляют потаённую основу, сердцевину моей жизни. Видимо, у некоторых людей, таких как Невзоров, подобных пауз не было.

В тот день, когда ехали со стройки металлургического комбината, у меня даже пробудилось что‑то похожее на зависть. Впервые я видел рядом с собой столь счастливого человека, чьё целенаправленное существование, казалось, не знало сомнений. В конце концов, именно Невзоров руководил строительством заводов, комбинатов, электростанций, и ясно было, что эта единственная работа захватывает его, доставляет высшее наслаждение. И только такие, как Атаев, омрачают жизнь.

— А мы с вами почти земляки, — сказал Невзоров, когда во главе каравана машин мы тронулись в путь. — Я из Ногинска, у меня отец там хирург в местной больничке. На днях жена с сыном и невесткой оттуда вернулись, первую свадьбу сыграли, теперь будет вторая, настоящая, уже здесь. Того и гляди, дедом стану.

— Я их видел. В кожаных пальто.

— Правильно. Значит, одним рейсом летели. — Невзоров бросил на меня взгляд, спросил: — Кстати, почему вы прибыли именно теперь? Атаев в газету жаловался?

Я ожидал подобного вопроса.

— Я знаком с Атаевым три дня, вы — гораздо дольше. Неужели не ясно, что такой человек не станет кляузничать?

— А почему? Вы уже наверняка знаете, что я плохой, заставляю его принимать недостроенные объекты, гублю природу… Наш Рустамчик сейчас в таком состоянии — может выкинуть любой фортель.

— Видите ли, я ездил за двадцать пять километров от комбината, деревья действительно гибнут, люди болеют.

— Ну и правильно! Дорогой корреспондент, вы, газетчики, с самыми благородными намерениями часто творите зло, не понимая высшей стратегии, вставляете нам палки в колеса. Ведь недаром комбинат возводится в 350 километрах от нашей столицы, в диких краях. Сами видели — несколько кишлаков вокруг, остальное — пустыня, горы, граница. Мы соображали, что делали, когда нашли это место. Переселить людей подальше, всего тысячи полторы, и никаких проблем. И вот, на нашу беду, это родина Атаева. Его кишлак. Его арык. И так далее. А тут закон об охране окружающей среды — и полетели деньги на ветер. А главное — полетело время.

— Почему на ветер? А здоровье рабочих, которые заняты на комбинате? Большинство ведь тоже из местных, кончают тут ПТУ, техникум.

— Рабочим надбавку за вредность платят, — жёстко отрезал Эдуард Григорьевич. — Знают, на что идут.

«А что? Если рассуждать без соплей, убедительно все это выглядит», — подумалось тогда. Я хорошо запомнил этот момент, потому что по стёклам машины хлестанули первые капли дождя. Я понял, что могу невзначай предать Рустама, замороченный такой логикой.

Когда же часа через три подъехали к химкомбинату, построенному в густонаселённой долине, и я ещё издали увидел трубы, извергающие ядовито–жёлтый дым, Невзоров как бы невзначай заметил:

— Тут как раз с фильтрами газоочистки все в порядке.

Я решил держать ухо востро.

Я не пошёл вместе со всеми на совещание, не стал и осматривать цехи, а попросил Чары быстренько повозить меня по окрестностям. Выскакивал из машины под дождь, скользя по раскисающей глине, заходил в сельсоветы, в дома колхозников. Здесь тоже чахла растительность, болели люди и животные, вода в колодцах становилась негодной для питья.

— На черта нам эта химия, века без неё жили, землю возделывали, — жаловались старики. — Шайтан возьми эти трубы.

На возвратном пути к химзаводу заехал в райисполком и застал там заместителя председателя. К моему удивлению — русского.

— Безобразие, конечно. Что‑то неправильно делается, товарищ корреспондент. Это ведь имеет и политическое значение. Был исконно сельскохозяйственный район. Персиковые, абрикосовые сады, бахчеводство, тот же хлопок. А сейчас хоть беги. Я лично свою семью вывез.

— Сколько человек живёт в долине?

— Около ста тысяч.

— А если их переселить?

— У нас в республике горы да пустыни. Плодородной земли совсем мало. Куда переселять — на небо?

Вернувшись на завод, я отказался и от обеда, заранее приготовленного для высокого начальства. Перекусил с шофёрами, понимая, что тем самым бросаю вызов Невзорову.

И в самом деле, Эдуард Георгиевич, пока ехали под дождём до расположенной высоко в горах ГЭС, всё время молчал. Однако когда в мокрых сумерках за перевалом засветились огни нурлиевского города, ожерельем засверкала дуга плотины, внезапно проговорил:

— С идеализмом пора кончать. Страна практически находится на военном положении.

Это прозвучало как угроза. И я решил ответить.