Здесь на Земле

Скорее всего, терьер сопровождал тело своей хозяйки с того самого момента, как ее вынесли из дома. Сначала ждал у похоронного бюро, а затем побежал за катафалком вниз по 22-му шоссе. Это маленькое создание прекрасно знает, чего хочет. В отличие от людей, мужчин и женщин с их сомнительной способностью скрывать самые сильные желания. Они могут утаить даже любовь (правда, мужчины и не кидаются с лаем вслед транспорту, а женщины не сворачиваются калачиком у дверей в ожидании, когда им откроют, позволив войти).

Да, те, кто любит, не всегда громогласны с непременными уверениями и клятвами. Но они плачут, когда любимого уже нет. Им недостает его каждую ночь, особенно когда небо так бездонно и прекрасно, а земля так холодна.

И этой ночью Судья плачет. Почти неслышно. Спрятал лицо в мех терьера, и Марч даже не узнала бы про плач, не прорвись одинокий всхлип. Вот и открывается: Билл Джастис любил Джудит Дейл. Все тридцать пять лет, для некоторых это — почти вся жизнь. Любил так, как мало кто способен, и все же позволяет себе горевать лишь скрыто в темноте. Марч безмолвно стоит рядом, под некоторое теперь черным-черно. Билл Джастис плачется, и они отправятся домой.

7

Лисий холм в сумерках — самое прекрасное место на свете с его голубыми видами фермы Гардиан внизу и перекрученными черными деревьями. Хэнк часто приходит сюда в это время; рядом с ним — псы, непривычно здесь тихие, словно сознают, что их обычная возня и тявканье — преступление против тишины вокруг.

Кем видит себя Хэнк? Весьма приметный из-за чертовой долговязости парень. Однако здесь, на холме, он почти незаметен. В чем разница между ним и травинкой? Она так ему видится — в тысячу раз его важнее, ибо служит некой цели. А что до причин собственного бытия, то Хэнк, как ни старается, ни одной назвать не в силах. Проблема, время — вот все, чем он был и есть. Но ведь долей же существовать смысл его жизни? В конце концов, вот он здесь, такой же самоочевидный, как поле, по которому идет, и этот свежий воздух октября, которым дышит.

Порой, когда Хэнк на время перестает думать о себе как о приемном племяннике Холлиса и единственном сыне своего отца, возникает ощущение: — да, есть внутри его нечто ценное. Быть может, никто так не видит мир, как он, и эту необъятную ширь вокруг. Разве одно это — не достаточная причина ему существовать? Когда он размышляет о своем единственном на всю Вселенную восприятии мира, тот внезапно предстает преисполненным бесчисленных возможностей, и Хэнк тогда спрашивает себя: а не то ли самое чувствуют орлы в момент полета? Ожидание. Вот что это такое. То ожидание, что посещает, когда тебе семнадцать, а воздух холоден и свеж, и псы легли в траву у твоих ног, и все вокруг — в покое. В затишье, которое бывает перед тем, как должно случиться нечто.

Вечерняя звезда восходит в темно-синем небе. Она — только начало. Словно взял в руки книгу, но тебе еще не открылся первый ее лист. Внизу на пастбищах раньше паслись десятки лошадей, в том числе и чистокровная верховая по имени Таро — Колода судеб. Был год, когда он участвовал в финале и в Прикнессе, и в Белмонте! Однажды Хэнк нашел в конюшне позабытое фото в рамке, втиснутое меж двух стойл: Таро в попоне голубых и белых шелков. Парень заплакал. Как бы он хотел жить на ферме не сейчас, а когда та принадлежала Куперам! Старожилы утверждают — земля тряслась, когда несся табун этих чистокровок (и в городе кстати, тоже полы и в булочной и в хозяйственном магазине так вибрировали, что некоторые были убеждены, будто в Дженкинтауне временами случаются землетрясения).

На всех скакунов, когда-либо здесь бывших, остался лишь Таро. Белинда очень его баловала, кормила рафинадом, шептала в уши нежности и каждый день на нем каталась — в час, когда небо уже не цвета индиго, но еще не черное; а что-то вроде полупрозрачной кляксы, расползшейся по чистому листу. Таро и в такое время носится без устали. Внизу на пастбище он скачет иноходью, а в стойле от избытка сил лягается так сильно, тут уж не зевай!

Джимми Пэрриш — а он-то знает этих лошадок, как никто другой, — поведал Хэнку, что, до того как Таро свихнулся, какой-то синдикат из Атланты предлагал за него мистеру Куперу полмиллиона наличными! Даже теперь этот скакун еще красавец, хоть и порядком стар (ему двадцать два года). Конечно, он вот уж много лет невыезжен, и упрямства в нем теперь поболе прежнего. Собаки от него во все стороны шарахаются. Особенно с нынешней весны, когда он так лягнул и куснул за спину не в меру любопытного щенка, что Холлис вынужден был пристрелить беднягу, дабы избавить от мучений в связи с травмой.

Не лучше ли Хэнку коротать такое время у кого-нибудь из своих друзей, чем идти сюда, на холм? Забавно: ребята из школы считают, будто он богат. Думают, сейчас он на каком-нибудь солидном званом обеде или в Бостоне — в ложе оперы или вроде того. Смешно, ей-богу. Причем несложно понять причину их заблуждения.