Здесь на Земле

На похоронах он рвал на себе волосы, звал жену. А после довольно быстро растратил до последнего гроша все сбережения: на отстройку дома да в каком-то темном, полулегальном бизнесе, где его в итоге просто кинули. Ночи не было, чтобы его не выводили под руки из «Льва», так что вскоре он вынужден был выставить на продажу «Лисий холм» для погашения всего, что задолжал. Говорят, Холлис помог ему с долгами, купив усадьбу по нормальной цене, однако кто, как не Алан, знает: у того и в мыслях нет быть эдаким добряком. Анонимно, через своего адвоката, он приобрел «Лисий «холм», прекрасно понимая: знай Алан, кто именно покупает дом, — ни за какие деньги не продал бы.

Так или иначе, вырученные средства исчезли так же быстро, как и прежние сбережения. Алана стали раз за разом выставлять на улицу за неуплату, к тому же он привык дремать с зажженной сигаретой и однажды точно заживо бы сгорел — в своей кончине, возможно даже был бы рад — не вылей Хэнк (четыре годика ему тогда было) воду на тлеющую набивку кресла, в котором спал отец.

В итоге Алан с сыном перебрался в Глухую топь, а дом якобы, как говорят, самого Основателя. Не в дом, точнее, а в руины — лучшего слова для подобного сооружения не подобрать. Мальчугана часто затем видели одного, шастающего где ни попадя, в грязнющей, покрытой болотной тиной одежде, даже совсем незнакомые люди и те вели его в кофейню «Синяя птица», где вдоволь кормили макаронами с сыром и густым томатным супом. Хэнк ел так, будто то последняя еда в его жизни: спеша, давясь и обжигаясь. Нет сомнений, не покупай регулярно правление библиотеки одежду по барахолкам и благотворительным распродажам — ходить ребенку практически нагишом. Вот каким пьянчугой заделался к тому времени Алан, каким жалким человеком стал.

В тот год, когда малышу исполнилось четыре, ясным воскресным полднем Холлис отправился в Глухую топь в первый и последний раз в своей жизни, меся болотный ил стареньким пикапом мистера Купера (Холлис по сей день на этом драндулете ездит). К тому времени он был уже женат на Белинде и имел больше земель, чем любой другой владелец округа. Казалось, вот она, победа! Но недоставало последнего штриха.

В доме на полу с бутылкой в обнимку спал Алан. В этот день на ферму Холлис вернулся с Хэнком. Говорят, он добр к мальчику. Что ж, можно верить. Кто бы сомневался: Холлис прекрасно знает о той боли, которую его благодеяние причиняет Трусу. Факт.

А как сложились бы их судьбы, отнесись он к Холлису в былые времена… ладно, пусть и не как к брату, но хотя бы по-человечески? — порой спрашивает себя Трус. А как задумается хорошенько над ответом, тут и начинает прикладываться к джину, своей самой любимой жидкости на свете. Такой прозрачной, такой пустой, как и вся его жизнь ныне.

Есть, правда, у него одно железное правило, остатки, так сказать, былой дисциплины — строго по пятницам, и обязательно когда стемнеет, он предпринимает единственную свою бесценной важности вылазку: через всю Глухую топь, потом вниз по 22-му шоссе и до самого конца — в винную лавку на окраине города. Все, что от него там требуется, — поставить крестик на бланке счета. Не сразу, конечно, но в конце концов он понял, почему Майк Говард позволяет ему брать все это в кредит, при том что Трус ни разу не принес денег. Он догадался, кто за него исправно платит. Тот, кто и расходы на мышьяк охотно оплатил бы, придись Алану это питье по вкусу.

В ясные деньки Трус сидит на провисшей веранде дома и мутным взглядом осматривает все, что способно обеспечить более-менее быстрый суицид. Вон там, например, видны тонкие ядовитые стручки молочая, немного поодаль — горькие листья просвирника. А можно просто протянуть руку и сорвать один из тех ярко-оранжевых грибов, рядом с которыми даже мураши не ходят. Результаты, однако, будут малоприятны и омерзительны на вид. Джин хоть и медленное средство, а все пену изо рта, как после грибов, пускать не будешь. Есть много способов осуществить то, что на уме у Труса. Однако выпивка — наиболее из них культурный. Она вообще, можно сказать, последнее пристанище цивилизации в его жизни.

По ночам, когда все в городе спят, он ясно слышит шум пожара. То звуки ада, скрюченные и раскаленные. Лишь только раздаются они в снах — принимается томить невыносимая жажда. Дико, безумно жаждешь, и ничегошеньки, дьявол, с этим не поделать, кроме как в очередную пятницу отправиться по известному маршруту, а потом никому не открывать дверь. Ибо как знать, кого увидишь на своем пороге? Не дай бог, припрется кто-нибудь из чувства христианского долга — убеждать прекратить пьянствовать и начать новую жизнь. Однако Трусу ясно: дохлый номер. Он здесь крепенько увяз, с концами, до скончания своих дней.

9